Но она приняла… и появилась. Как затишье перед бурей, как новая, нерождённая луна. У него в мыслях промелькнуло всё – растерянность, вызов, запоздало поднимающая голову ярость и глаза… Медовая, тягучая сладость янтарных радужек, въевшихся в память пронзительно-ясным мгновением. Зал померк… растаял вокруг, истлел, как будто и не было, – перед ним стояла его лисица. Ни тени смущения, ни искорки волнения… Отблески свечного огня ложились на её тело диковинными пятнами, придавая ей сходство с лесным зверем.

А она и была им… и показывала ему: смотри.

В горле пересохло, когда лисица, обернувшись к нему спиной, качнулась из стороны в сторону и лукаво глянула через плечо, открывая княжескому взору изящный изгиб шеи… Медленно, тягуче, словно танцующая змея, она вытянулась и скрестила запястья над головой так, что у князя в животе завыло! А в следующий момент взорвалась исступлённым танцем…

Этот порхающий, смеющийся ритм был не похож ни на что, виденное им до этого. Лисица искушала его. Закружилась, всколыхнулась, замелькала оголённым животом и коленками. Рассыпчатая рыжая копна поощряла это безумие, алые ленты рисовали мелодию, вторя рукам, бубенцы подзуживали, заливаясь исступлённой витиеватой песней… Новый поворот – и непристойно короткая юбка взлетела до самой талии, обнажая фарфоровую гладкость девичьих ног. Оголённая плоть вызывает лишь пренебрежение, а вот едва прикрытое в нужных местах юное женское тело – изысканный соблазн… Князь, кажется, забыл, как дышать, как и вся мужская половина племени. Все смотрят? Да пусть смотрят! Лишь бы не присоединялись…

Бубенцы бесновались. Лисица прыгнула на стол, выгнулась перед князем, распущенные волосы подмели его пояс… и дёрнулась назад резко и стремительно ровно в тот момент, когда князь, заворожённый, потянулся к ней. Рыжая грива взметнулась и рассыпалась по розовеющим от жара плечам. Что она творила… Это было восторженное упоение, гремучая смесь полудетской непосредственности, полувзрослой дерзости и юной, всепоглощающей, к нему одному обращённой страсти.

Посмотри на неё, князь, познай её настоящую. Как она танцует… Она – твоя. И не потому, что ты пришёл и взял, а потому что она сама к тебе пришла.

Страсть без порочности, откровенность без пошлости, веселье без буйства. Одно имя – Кайра…

Её танец гремел взрывами фейерверка – бубенцов, шипел и плевался разноцветными искрами алых лент и рыжих прядей и… закончился. Быстро и опустошающе. Отгорел, взвился к небу и рассыпался по полу мириадами искр рыжего золота.

Да уж, князь, ради этого стоило жить.

Желание захлестнуло мужчин в зале – они впервые видели лисью красоту и откровенность их дикого танца, – и осеклись под грозными взглядами жён, поспешно опуская взоры. Встрёпанная, запыхавшаяся, румяная, всё в том же неприличном полуголом виде, с огромными сияющими глазами, лисица смотрелась в зябком чертоге росомах так же неуместно, как шмель в северных снегах. Жаль, нельзя спустить с неё шкуру несколько раз. За разгуливание по княжеству в таком облачении следовало бы содрать три раза. За фарфоровую гладкость живота и округлые бёдра – десять. А за то, что выставила их на всеобщее обозрение, ещё сотню!

Князь поднялся из-за стола и медленно, не отводя взгляда, подошёл к ней. Присутствующие затаили дыхание. Каждый чего-то ждал – то ли расправы над разнузданной лисицей, то ли ещё чего, но ни один в этих чертогах не оставался равнодушным.

«Если осмелишься гореть этой ночью,

спали вместе с собой весь мир».

Тишина нависла над чертогами ожиданием. Томление разбилось шумом сбитого дыхания и сердца, что продолжало отбивать свой собственный танец. Она не отводила взгляда, видела результат своих танцев – он шёл прямо к ней, его глаза не замечали других – она отражается на дне этого чёрного омута лесным пожаром. Князь росомах теперь в твоей власти, лисица.