Мышкин опустил голову, продолжая поддерживать ее рукой, немного притих и о чем-то задумался. После небольшой паузы, он начал говорить вновь.

– А в этот раз очень нехорошо все-таки получилось. Я ведь очень хотел вам про себя рассказать, потому что чувствовал, что вы человек хороший, добрый. Вот прямо после дня рождения и хотел рассказать. А иначе оно что же получается? Живу я у вас уже которую неделю, а вы обо мне так ничего и не знаете совсем. Вы даже об этой паре из Ставрополя, что позавчера съехала, больше знаете, чем про меня, хотя они у вас всего-то четыре дня и погостили. А я вот уже несколько недель живу, а вы только и знаете, что мое имя, да и адрес прописки.

Мышкин поднял голову с затекшей руки, неуклюже покопался в кармане своей куртки, лежащей рядом на столе и, нащупав пачку сигарет, извлек из нее одну сигарету.

В этот момент в окно дунул сильный порыв ветра. Он открыл внутреннюю часть форточки, а она, в свою очередь, ударившись о вторую дверцу, открыла и ее. В комнату ворвалось несколько снежинок, одна из них медленно опустилась прямо на лицо покойной, игриво поблескивая в свете луны.

Мышкин подошел к окну и плотнее закрыл его. Смахивать снежинку Иван не стал, и она подозрительно долго не таяла на лице покойной.

Иван Семенович уселся обратно на свое место и неторопливо прикурил сигарету.

– Так вот, Прасковья Васильевна, я потому и говорю с вами сейчас, – вновь начал вслух объяснять Мышкин немного заплетающимся языком, – что я вижу, что вы очень хороший человек. Да, да, именно так, очень хороший человек. А ведь, Прасковья Васильевна, уж что-что, а в людях-то я разбираться умею. Я как тогда увидел вас на вокзале с табличкой «сдаю комнату», так сразу и понял, что вы хороший человек. И совсем не потому, как вы, наверное, могли бы сейчас подумать, что вы мне приют дали. Совсем нет. А потому, что у вас лицо доброе, искреннее такое, светлое. Вот и сейчас смотрю я на вас, а у вас лицо светлое. И спокойное. Очень спокойное у вас лицо, Прасковья Васильевна. Только вот холодное очень. А я-то, когда вас в первый раз увидел, так сразу и подумал, вот, мол, какая старенькая бабушка, а все комнату сдает. И сколько ей лет, интересно бы знать, подумал я тогда. И вы знаете, Прасковья Васильевна, а ведь я почти не ошибся. Почти что угадал ваш возраст. Я тогда подумал про себя, что вам, наверное, должно быть где-нибудь не меньше девяносто лет, а может быть, и больше. И я угадал тогда. Так оно и есть. Это уже, конечно, почтенный возраст. Мало кто доживает до такого возраста. Я вот, скорее всего, не доживу. А вообще вы знаете, Прасковья Васильевна, а мне сегодня, точнее говоря, уже вчера, исполнилось ровно сорок лет. Да. Такой вот у меня юбилей вчера случился. Хотя говорят, что сорок лет не отмечают, но я отмечал. Один отмечал. И знаете где? В «Литературном кафе», Прасковья Васильевна, которое на Невском расположено, прямо на берегу реки Мойки. Ну, вы-то уж его точно знаете, вы же коренной житель Петербурга. Помните, вы сами рассказывали об этом вашим постояльцам, которые жили у вас до семейной пары из Ставрополя. А когда вы рассказывали, я тогда на кухне себе обед разогревал и все слышал. Не подслушивал, конечно, ни в коем случае, вы не подумайте, но просто слышал случайно….

Не успев договорить, Мышкин услышал, как где-то на улице что-то глухо бухнуло. Иван бросил беглый взгляд в сторону окна и увидел, как темное морозное небо вдруг озарилось яркой вспышкой новогоднего фейерверка. Вслед за первым выстрелом послышался второй, затем, через несколько секунд, третий, четвертый. Пальба продолжалась довольно долго. И все это время Мышкин смотрел через окно за тем, как взлетают из-за соседних домов искристые полосы и как в один миг они на большой высоте превращаются в яркие, разлетающиеся по разным сторонам разноцветные звезды.