Ведь я и сам до поры до времени не писал. Как-то осело в запасниках души, пока оказия в виде презентации не подвернулась. Да и легко ли писать об основах?!.. Да, да, в свое время мы именно так именовали между собой людей, которые вызывали у нас особенное уважение: такой-то, мол, а? У-у! Что ты! Основа!

Пусть даже 2880 человек. Чем больше, тем лучше! Ибо и сама история, и ее герой этого более чем заслуживают.

Итак, напишу, как оно есть.

Еще при Советской власти, но уже где-то между Черненко и Горбачевым, жизнь молодого литератора была все еще довольно сложной штукой. А зачастую, и драматичной. И это при том, надо заметить, что мое поколение не отличалось никакой такой особой притязательностью. Не желало изысков, вроде усадеб в Ясных Полянах, домов Творчества в Ялтах или Переделкине. Чтобы писать-творить много нам не требовалось. Всего-то и было нужно: чуть-чуть пространства этой самой «Private Life». Частной, личной жизни.

Мне было 25 лет, а может, 27. Кажется, у Пушкина где-то есть наблюдение, что если мужчина вообще способен научиться чему-либо, то лишь до 30 лет. А если не успел, дело плохо – так дураком и помрет. Кстати, и Хэм где-то категорично заявлял: если хочешь стать настоящим, профессиональным литератором, то первый свой серьезный роман обязан написать до 29 лет.

В общем, я чувствовал: время жутко поджимает.

У того же Хемингуэя: чтобы написать полноценную книжку молодому писателю требуется изрядный кусок времени продолжительностью не менее одного года, это как минимум. Притом абсолютно свободного времени.

К тому моменту, я уже отработал положенные после института два или три года по распределению и без особых колебаний уволился с работы – чтобы засесть за нетленку. А в том, что это будет по-настоящему сильная книга, я не сомневался. Ведь речь шла о романе «Человек-пистолет, или Ком».

Кое-какое личное пространство у меня тоже имелось. Две комнатки в коммунальной квартире. В меньшей, «шестиметровке», устроил кабинет. В другую приводил девушек.

Однако и проблемы обнажились сразу. Да еще какие! Можно сказать, хрестоматийные.

Во-первых, как только я приглашал девушку, злобная и склочная старуха-соседка (к слову сказать, ветеран партии и орденоносец) устраивала скандалешник и вызывала милицию.

Во-вторых, я тут же был поставлен на учет как потенциальный тунеядец. Хоть бы и бывший инженер-физик. Участковый, вооруженный резиновой дубиной, (тот самый, который являлся по вызову старухи-соседки с проверками паспортного режима, писанием протоколов и т.д.) регулярно вызывал меня звонками и повестками в отделение для профилактических бесед. Реально похожий на Берию, эдакий хрестоматийный плешивый человекоядный хряк с садистской ухмылкой кивал на настенный календарь у себя в кабинете, в котором неопустительно делал пометки, вычеркивал заточенным с двух сторон сине-красным карандашом дни, оставшиеся до «времени Ч». Это был двухмесячный срок, в течение которого я был обязан устроиться на работу. Иначе… страшно представить. Впрочем, участковый, несомненно обладавший неким извращенным изобразительным даром, очень доходчиво живописал мою дальнейшую судьбу: суд, высылка за 101-й км из Москвы, тюрьма, лагерь… Ибо статья о тунеядстве (уснащенная при желании, а такое желание у моего участкового имелось, дополнительными скверными, отягощающими параграфами и пунктами, включая антиобщественную и антисоветскую деятельность) была отнюдь не пустой страшилкой. К тому же, для устройства на работу, если бы я и решил трудоустроиться, мне, опять-таки, потребовалась бы справка из милиции.