Но одиннадцать лет – это даже не цикл зодиака.

Когда-нибудь я сумею написать стихи, в которых будет эта строчка. Когда-нибудь я сумею себя поломать, переломить её в себе, смогу забыть, победить эту боль. Но это будет потом. А пока мне доступна лишь эта сильно отдающая мазохизмом графомания. Сублимация творческая, том первый, он же последний. Как у БГ:

А дома его ждал застоявшийся дым

И десять листов, верных его стихам.

И верь иль не верь, но десять прекраснейших дам

Ждали звонка в свою дверь – его звонка.

Она моего звонка точно не ждала – ни в дверь, ни в окно. Но я позвонил. Не по телефону, а именно в дверь. И не в тот вечер, а в следующий.

А в тот вечер я проводил её от троллейбуса до дома. Она об этом не знала – была слишком увлечена беседой со своим неказистым, чтобы заметить субтильную фигуру маньяка-незнакомца. Я, наверное, и вправду был маньяком: на следующий день после работы снова приехал к её дому. Теперь уже, конечно, не на троллейбусе. Потому что, как и всякий уважающий себя владивостокский парниша, общественный транспорт показно презирал, а автобуса в тот вечер ждал лишь потому, что накануне сильно выпил и утром побоялся садиться за руль. Вот тебе и вред алкоголя.

Отскок. Любимый гопник

Трамвайная остановка в дождливом городке на самом востоке Франции. Вполне себе ничего французская девица и ейный французский хлопчик – совершеннейший отстой: на кривых подпорках расшнурованные кроссовки, грязно-белые с голубым орнаментом трусы из-под штанов с мотней на коленях, на широченной квазиголде знак доллара размером с голову, на голове бейсболка NY, на шее иероглифическая наколка – полный комплект. Курит, судя по амбре, дешевый французский табак, перемежая короткие затяжки долгими французскими поцелуями. Глубоконько затягивается и – в упор, с десятисантиметрового расстояния, густонаправленно, от души – выдает подруге в лицо струю вонючего дыма. Она замирает на секунду, теряясь, хихикает слегка ошеломленно, но тут же отвечает засосом на очередной засос.

И ведь таких не бросают.

Дом был высоким, в двенадцать этажей, но зато одноподъездным, а внизу – пост с бабульками. Которые, понятное дело, всё про всех всегда знали и только и ждали залётного хлестакова. Почти откровенно посокрушавшись с ними по случаю наступления полного упадка нравов в целом и молодёжного разврата в частности, через пять минут я… судорожно прикуривал, сидя в своей машине и не понимая, где набраться решимости на то, чтобы войти в этот единственный подъезд, подняться на пятый этаж и позвонить в квартиру 33.

Дверь открыла красивая, статная женщина. От земли меня отделяли 116 ступенек – заранее посчитал на случай, если буду спущен с лестницы недрожащей рукой. Но напрягать ситуацию заявлениями вроде "Здрасьте, я ваш будущий зять" не стал, а всего лишь спросил, дома ли она, – и назвал её имя (вечная слава бабулькам). Помню, мне показалось странным, как легко, нисколько не удивившись незваному визитеру, красивая женщина окликнула дочь. А потом подумал: господи, да к ней ухажеры, небось, табунами ходят, всех разве упомнишь. А еще потом ничего уже не думал, потому что невозможно ни о чем думать, когда видишь эти глазищи, а они видят тебя – в первый раз, и потому глядят с вопросом, но без испуга, с любопытством, но без навязчивости, оценивая и даже как бы ставя отметку. Кажется, я получил тогда "уд". Ну, в лучшем случае "хор", но точно с минусом.

Теперь она на меня смотрит иначе. Если вообще смотрит, это бывает редко. Вот и сейчас лежит в соседней комнате за закрытой дверью, то ли спит, то ли притворяется, чтобы не говорить со мной. Имеет право: первый час ночи, а я только с работы. На самом деле – с работы, и она это знает. Злится? Обижена? Вроде не на что: когда уходил, попрощались душевно. Ну, насколько это возможно при нынешнем раскладе. Но за двенадцать часов, что меня не было, не позвонила ни разу. С чего бы ей злиться? Может, про Наташку узнала?