– Шустиков, не оставишь свои остроты – попрошу закончить ответ.

– Всё, Вантолич, всё.

– Точно всё?

– Ага, всё. Полный всё. Самый полный всё, – Шуцык поднял руки, сдаваясь на милость превосходящему административной мощью оппоненту. Он даже приподнял на секунду обтянутый истёртыми синими брюками зад, будто собирался вылезти из-за бруствера под направленное на него танковое дуло.

Отвечать, ясен пень, не хотелось. Не потому, что не готов, отбрехался бы, не впервой. Просто Зелинский из восьмой школы дал «Машину времени» обкатать. У Зели старший брат в звукозаписи работает, вот и слушает новьё раньше, чем все остальные успевают в журнале «Кругозор» прочитать.

Мог бы, конечно, и на подольше кассету подогнать, но вот ведь жопа какая: сразу после школы, говорит, заберу, а то брат узнает – бобов наваляет. А может, и ладно? Ну получит Зеля по дюнделю – и хрен бы с ним, давно заслужил, а плёночка-то вот она родненькая…

Нет, вздохнул Шуцык, так не покатит. Зеля хлестался, что через неделю свежим Дэном Маккаферти подогреет, а уж коли огребёт от братушки, то придётся нам с пацанами вместо «Назарета» слушать любимую песню миллионов «Снег кружится, летает, летает», а оно западло.

Сделав единственно возможный в сложившихся условиях рациональный – пусть и оппортунистический – ход, то есть подняв руки перед неприятелем, Шуцык без суеты вернул туловище в исходное полулежачее положение и отжал на магнитофоне паузу. Предмет открытого обожания и затаённой зависти класса, тускло мерцающий чёрным пластиком «Романтик», лежал у него в дипломате, а дипломат – на парте, приоткрытый так, что более или менее отчётливо блеяние монофонического динамика слышали только сам Шуцык и Жека Мело: зря, что ли, в последнем ряду места себе с прошлого года забивали.

– Железно, – шёпотом восхитился Мело, когда стих последний аккорд «Поворота». – Во даёт Макарка!

– Ну а чё ж, курчавый дело знает, лабает по полной, – Шуцык ухмыльнулся самодовольно, будто сам тему накатал. – Слышь, братушка, у тебя карандашики есть?

Мело обстучал карманы и помотал головой. Потом сообразил:

– А тебе нафиг? До звонка ещё как до пенсии.

– Зеле обещал за музон. Аж три штуки аскает, скот.

– У Топтыгина должны быть, – Жека постучал пальцем по плечу длинного и мосластого Медведя, который сидел прямо перед ними и служил меломанам непробиваемым визуальным и акустическим заслоном.

– Плюшевый, табаковский йе?

– Йе, йе, – рыкнул тот, не отрывая взгляда от тетрадки, в которую срисовывал ломаные линии, выводимые Соней на доске. – Когда это у Медведя карандашный йок наблюдался?

У него была манера говорить о себе как о ком-то другом, видно, фильмов про индейцев пересмотрел. Или Фенимора Купера начитался. Хотя насчёт начитался – это вряд ли, хмыкнул Мело про себя.

– Три дашь?

– В смысле?

– Три сигареты дашь, гутарю?

– Да ты чё, блин, прибурел? – Медведь даже от учёбы отвлёкся, забыв, что в полугодии ему светит пара по физике.

– Да не ори, я ж не себе. Шуцык Зеле за «Машину» торчит.

– Заканали, блин. Медведь вам вэцээспээс, что ли?

– Музон слушал? – встрял Шуцык.

– Ну.

– Пропёрло?

– Да ничё вроде.

– Ну так и не жопься, у тебя до фига.

– До фига, не до фига… Сами втарить не можете? До ларька не достаёте?

– Монечков нету.

– Ну так Медведь их тоже не рисует.

– А хрена тебе рисовать, – парировал Шуцык. – В школьный двор вышел, шпану тряхнул – и всех художеств.

Мело, хоть и считался Медведю лучшим другом, довольно внятно хмыкнул – зашла шутка, – но тут же притих, получив от развернувшегося к нему кореша несильный удар ладошкой по лбу. Вираж остался незамеченным: Вантолич в этот момент жевал очки, пытаясь обнаружить изъян в Сонином творчестве.