«Снегоступы со сбруей». Так смеялись жёны.

Острые носы у лыж были высоко задраны, чтобы не уткнуться при ходьбе в камень или не застрять в обледенелом сугробе.

Аккуратно в ряд раскладывали на лежанке тёмно-синие шлемы с пограничной зелёной звездой. От мокрой одежды валил пар. За день жёны натапливали в бараке до «африканской жары», но за ветреную и холодную ночь бревенчатый барак выстуживался, чуть не до уличной температуры. Эти перепады плохо отражались на детях. Болели очень. В первые два года некоторым семьям выпало горе даже хоронить детишек. Но те детки, которые родились уже здесь, на границе, болели меньше. Вот чудо-то!

– А самое-самое, – после рассказывала сёстрам Тонечка, – это портянки! Хоть и сушили одёжу в сенях, а по коридору дух такой шёл! Вот скажу ещё про газеты. Когда на заставу привозили газеты, это был праздник! Газеты – они не только для новостей! Их наши оборачивали на ногу между двух портянок. И ноги тогда долго-долго оставались тёплые. А наши -то весь день в снегу по пояс! Или под дождём! Вот газеты и спасали!

А крысы! Ой, мамочки! И откуда только брались? Жилья вокруг вроде нет, а крысы – вот они! Сначала до того дошло, что колыбели стали на блоках к потолку подвешивать. Но потом наши то съездили в Александровск и привезли пару кошек. Первое время у мурок с крысами шла война: кто кого. А потом кошки дали жару! Утром просыпаешься, выходишь на крыльцо… А там крысы выложены в ряд! Это наши мурки постарались, докладывают об успехах! Так и успокоилось со временем.

Продукты на заставу завозили.

Коренные сахалинцы особо предупреждали о цинге – недуге от нехватки витаминов. Поэтому жёны и дети пограничников всё лето провели в «собирательстве»: ягоды, грибы. Делали запасы в свеже-выкопанном погребе. Цинга, с ней не шутят, она уносит жизни незаметно, но лихо. Как ни береглись, но в первую зиму было две смерти от цинги. Потом научились с ней бороться. Делали хвойные настои, местные показали лечебные травы и корешки.

Сделали и «ледник» для хранения продуктов. Осенью пошла охота. На границе можно было подстрелить кабаргу (косулю), уток, гусей… Лебедей.

– Гриш, ты лебедей не трогай! – просила Тонечка.

– Да посмотри, какой пух у них! Вон, Пестуновы такие подушки набили!

– Гриш, не надо нам подушек, свои есть…

Жалела Тонечка чудесных птиц. Часто смотрела, как нежно обнимаются лебедь с лебёдушкой шеями, как плывут они рядом, беззвучно рассекая прозрачную гладь вод.

– Гриша, ведь если лебедя убить, то и лебёдушку тоже нужно… Чтобы она, бедная, не мучилась…

– Это ты, Тось, о чём?

– А они парой век живут. И верны друг другу до самой смерти. Сам подумай, какая ей жизнь, если ты ладо её убьёшь?

– Всё-всё, Тось, вот уже и глаза на мокром месте… Не трону я лебедей твоих.

А Тонечка всё думала и думала. И не сколько о белых птицах, сколько о том, что каждый день умирает она от страха, когда Гриша уходит на службу. И каждый день как заново рождается она, когда Гриша, весёлый или усталый, вымокший и холодный или замученный неожиданно жарким для Сахалина солнышком, возвращается к ней. Как обмирает её сердечко при виде его в дверях их комнатки. Как в тысячный раз не верит она глазам своим – вот же он, её сказочный королевич Елисей, в синей форме со звёздами, смотрит на неё таким жарким взглядом, от которого вся она тает, тает…

Но, далеко не безоблачным было молодое счастье.

Вовсе не легко-гладкой – служба пограничника.

Опасно было. Ой, опасно!

Жили на военном положении. Японцы часто, особенно ночами, совершали вылазки через границу, их приходилось отбивать огнём. А семьи пограничников в это время жались с детишками в окопах с бойцами рядом – садистская жестокость японцев всем была известна.