«вдунул в лице его дыхание жизни, и стал человек душою земною». Быт. 2:7). Таким образом, витальная и ментальная части внутреннего мира живого существа в Священном Писании именуются либо душой, либо духом, одинаково пребывающем как в человеке, так и в животном. И хотя христианство отвергает существование души у представителей животного мира, но если Священное Писание наделяет «дыханием жизни» все более-менее разумные живые существа, то придется признать, что и в братьях наших меньших душа, пусть в зачаточном состоянии, все же имеется.

Идем дальше.

Понятно, что «дух мира сего», так же, «как дух от Бога», есть две сферы человеческой деятельности – материальная и духовная, в которых каждый индивидуум в той или иной степени вращается и к достижению вершин которых он стремиться. Не требует пояснений, что к «душе» и «духу» эти области имеют отношение опосредованное, но если «дух от Бога» в смысле субстанционального единства можно связать с Духом Святым, пронизывающим и поддерживающим все проявленные формы, то «дух от мира», по словам апостола, есть «…похоть плоти, похоть очей, да гордость житейская» (1Ин. 2:16).

Точное и емкое определение «духа мира», данное св. Иоанном, есть не что иное, как проявление во внешней деятельности человека его внутреннего мира в различной силы эмоциях, желаниях и страстях. Сильные страсти захватывают человека полностью, проявляясь как любовь, радость, горе, ненависть, гордость, амбиции, страх, тщеславие, привязанности и неприязни. Совместно с сильными страстями уживаются и мелкие, бытовые, занимая большую часть повседневной жизни человека, например, голод, сексуальное желание, маленькие удовольствия, антипатии, суетность, сварливость, любовь к похвале и ненависть к порицанию, мелкие разнообразные желания и множество прочих вещей. Вся эта амальгама страстей есть внешнее сознание, средство выражения индивидуального «я». К истинной душе они отношения не имеют, поэтому любая религия ставила одной из главных своих целей путем стоического самоотречения избавиться от грубых влечений инстинктов плоти, одновременно добиваясь устранения из внутреннего мира невежественного витального «я» с его низшими эмоциями и желаниями. Таким образом, «нищета духа» есть не что иное, как освобождение богоискателем внутреннего пространства души от «духа человеческого» или достижение подвижником состояния полного бесстрастия, что награждается стяжанием Духа Святого.

Точно в таком же ключе следует интерпретировать и другие «Заповеди блаженства». Следуя тому же принципу, нетрудно увидеть и в оставшихся примерах, приведенных Христом, ищущих Бога, чьи труды будут вознаграждены соответственно достигнутому ими духовному уровню. Становится очевидным, что только те, кому удалось «очистить свое сердце» от греховных помыслов, будут награждены неизъяснимым духовным блаженством Царства Божьего, что те, кому удастся продвинуться в своих духовных усилиях лишь незначительно, освободятся от всех страхов и горестей земного бытия («плачущие утешатся»), что даже те, кому удастся волевыми усилиями только покориться воле Божьей, удостоятся в следующих воплощениях жить в эпоху торжества Духа («наследуют землю»), и даже те, кто, простив все нанесенные обиды, будет источать доброту и милосердие, получат награду – им простятся их прегрешения. Но большей чести, говорит Иисус, удостоятся гонимые за Истину, те, кто примет терновый венец мученика, – им предстоит вечно пребывать с Богом Отцом в Царстве Небесном.

Пункт пятый. Еще одним аргументом в пользу нашей гипотезы может служить евангельская история о встрече Иисуса с фарисейским старейшиной Никодимом (Ин. 3:1-21). В этом эпизоде из жизни Иисуса св. Иоанн описывает, как на протяжении достаточно продолжительной беседы Спаситель пытается объяснить старому священнику, что означает понятие «рождение свыше». (В греческом оригинале допускается перевод «рождение снова»). Но очевидная необходимость зарождения духовной жизни иудейским учителем никак не воспринимается: старый фарисей не может понять сути доносимой до него идеи, понимая «рождение снова» как вторичное рождение во плоти. Изумляясь сказанному, он дважды переспрашивает Наставника: «