По правде говоря, Питера разбирала злость на самого себя. По совсем, казалось бы, непонятной причине его мысли упорно тянулись к Илфордскому кладбищу, в отдаленном уголке которого была погребена та хрупкая и нежная, чьи слабые легкие оказались совершенно не способны вдыхать туманный лондонский воздух; а над нею в той же земле лежал еще более крохотный, еще более хрупкий осколок человечества, нареченный в честь единственного мало-мальски путёвого родственника Томасом – именем довольно обыденным, как Питер не раз про себя отмечал. Во имя здравого смысла, какое отношение имел усопший и погребенный Томми Хоуп к тому, что происходило сейчас? Все это – чистейшие сантименты, а сантименты были крайне ненавистны мистеру Питеру Хоупу. Не он ли строчил бесчисленное множество статей, в которых изобличал пагубное влияние сантиментов на нынешнее время? Не он ли клеймил их всякий раз, когда обнаруживал в пьесе или в книге? И все же иногда ум Питера Хоупа пронзало подозрение: что, если, несмотря на свои убеждения, он и сам не чужд некоторой сентиментальности? Тому были свидетельства. Страх, что так и есть на самом деле, всякий раз выводил Питера Хоупа из себя.

– Подожди меня здесь, я скоро вернусь, – буркнул он, хватая изумленного Томми за шерстяной шарф и вытягивая на середину комнаты. – Сиди и не вздумай двигаться с места!

И Питер удалился, громко хлопнув дверью.

– По-моему, он малость спятил, а? – заметил Томми, обращаясь к Элизабет, как только на лестнице затих звук шагов Питера.

Многие имели обыкновение обращаться к Элизабет. В ней было нечто, располагавшее к общению.

– Ну что ж, бывает, – бодро заключил Томми, усевшись, как и было предписано.

Прошло минут пять, а может, и десять. И вот появился Питер в сопровождении дородной, невозмутимого вида особы, которой – в том можно было не сомневаться, судя по ее виду, – чувство изумления органически не было (и никогда не будет) свойственно.

Томми поднялся.

– Вот… то, о чем я вам говорил, – сказал Питер.

Поджав губы, миссис Постуисл еле заметно покачала головой. С подобным незлобивым пренебрежением она обычно взирала на деяния человеческие.

– Понятно, – сказала миссис Постуисл. – Как же, помню, видала ее там… по крайней мере, тогда она явно выглядела девицей. Куда подевалась твоя одежда?

– Она была не моя, – последовал ответ Томми. – Мне миссис Хэммонд одолжила ее на время.

– А это, что ли, твое? – спросила миссис Постуисл, указывая на синюю шелковую блузу.

– Ага.

– И надевалось это с чем?

– С трико. Только его давно уж нет.

– А почему из акробаток ты подалась к миссис Хэммонд?

– Так вышло. Из-за травмы.

– Это где ж случилось?

– В труппе Мартини.

– А до него?

– Да много всяких трупп было!

– Тебе кто-нибудь говорил, кто ты, парень или девица?

– Никто из тех, кому можно верить. Одни так говорили, другие этак. Смотря по тому, что им требовалось.

– Сколько тебе лет?

– Не знаю.

Миссис Постуисл повернулась к Питеру, который стоял, позвякивая ключами.

– Что ж, наверху есть свободная кровать. Вам решать.

– Меньше всего мне хотелось бы выглядеть идиотом, – заметил Питер, понизив голос до доверительного шепота.

– Воистину достойная цель для того, кто способен этого избежать, – согласилась миссис Постуисл.

– Как бы то ни было, – продолжал Питер, – на одну ночь можно рискнуть. А завтра обмозгуем, как быть дальше.

Упоминание «завтра» всегда сулило Питеру удачу. Стоило ему произнести это магическое слово, как у него неизменно поднималось настроение. Вот и теперь, когда он повернулся к Томми, на его лице выразилась уверенность, исключавшая всякие колебания.