Допив бутылку, они распрощались. Ножовкин зашел к себе домой, закурил и вышел ко двору. Стояли уж сумерки. Розовел закат, на востоке висела над лесом сизая полоса, а прямо над огородом, в вышине, горела одинокая звезда. День закончился, наступил вечер. Завтра настанет такой же день. Странно, что человек к этому привык и принимает как данность. Но ведь это особенное – хотя бы вон та сизая полоса.
Ножовкин докурил сигарету, бросил окурок и закурил другую. Затем отворил калитку и вышел на улицу. От перекрестка смотрела вдоль двухэтажных домов тоскливая пустота – вплоть до завода. Где-то там, не доходя, лежал в старых листьях серебристый рабочий, разбитый пополам.
«Мерзость запустения», – шевельнулись в голове чьи-то мысли. Однако Ножовкин тут же отбросил их. Не мерзость, не запустение, а всего лишь обычная тишина. А он, Ножовкин, отвык от такой тишины, живя в далеком городе – в муравьиной кочке… Надо бы проще жить. Жить среди этих улиц, никуда не выезжая? Тогда не будет тоски. Жизнь – вот она где! Она здесь! Среди этих вот старых домов!
Глава 4
И НИКАКИХ БАТАЛИЙ
Утро и день прошли у Эммы в одних разговорах – про то, как живется ей с дочерью за границей, какие там цены и, главное, какая там пенсия. Слава богу, не спросили – каково на чужбине. Дочь сразу привыкала, влилась, как говорится, в поток, работает переводчиком в Русско-немецком культурном центре. Ей это вроде с руки. Другое дело – старушка Эмма, с ее водительским стажем. Вам не требуется русскоязычный водитель?! Из Сибири?! С медвежьими привычками?..
– Не знаю, не знаю, – бормотала Эмма, – как она дальше будет… Без мужика, с двумя детьми… И этот, сволочь, совсем спятил. Молчит, не пишет. И трубку не берет. Может, нашел себе и кувыркается, сказал мне попутчик в поезде… Тот, что помог выгрузиться…
Федя больше молчал, глядя в окно, а тут взорвался. Далась вам Германия! Уедем, поедем! Там марки кругом валяются! И что?! Уехали?! А мужика бросили…
– Надо сходить, навестить, – опомнилась Эмма. – Может, одумается…
Фрида шевельнулась на диване:
– Это едва ли. Сказал: «Родился здесь – здесь и умру. Даже не уговаривайте!» Но ладно об этом. Что же с Мартой случилось? Ушла на пенсию и молчит.
Феденька усмехнулся:
– Нашли чему удивляться, если человек всю жизнь таким был. Даже замуж толком не вышла.
Эмма потянулась к сумочке, вынула визитку. Ножовкин Сергей Александрович. Дела уголовные и гражданские. Позвонить, что ли? Хотя бы узнать, как в таких случаях следует поступать… А потом ехать. Надо бы только определиться.
Подумала и тут же забыла, потому что опять зашел разговор про Германию – про то, как живется там русским немцам, – там же Европа, политика. И снова пришлось рассказывать, как приехали, как жили в пункте временного размещения, пытаясь соображать на советский манер: «Всё у нас родное, всё общее…»
– Мы там вроде как в стороне живем – никаких политических баталий.
– А правительство?
– Как вам сказать… Оно не придает нам особого значения. Им бы своих умять, бывшую ГДР. А с нами они не считаются… С нашими культурными особенностями, с нашим наследием в головах. По паспорту мы немцы, значит, и по духу должны быть немцами. Короче, бултыхаемся своими силами, и многие так и остались советскими. Сначала даже не знала, как на трамвае проехать…
– Вот даже как…
– А как бы вы думали! Гельмут Коль предложил – мы и кинулись… на историческую родину. С деньгами там, правда, лучше, чем здесь. Кто нас там знал, кто мы такие, немцы из России! Меня лично связывает лишь графа в паспорте – национальность. Остальное как было русским, так и осталось. Так что пришлось мне там хреново. Это ж другая вселенная. Ты приезжаешь в чужую страну без знания языка, с парой чемоданов – и не знаешь, как на трамвае проехать. Бред, конечно, но так было. Именно так.