АХ, МУХА, – БУДЬ ТЫ НЕЛАДНА!

Под утро Ножовкина разбудил чей-то стук. Кто-то долго и нудно долбил на кухне в окно. Однако Ножовкин оставался в постели, не желая ступать по холодному полу. Надоест – уйдут. В такую рань только и спать.

– Ну что тебе надо?! – послышался материн голос. – Михалыч, ты что ли?

За окном кто-то невнятно бубнил.

Мать загремела кованым крючком (открыла дверь) и пошла в сени. Затем вернулась, и Ножовкин понял, что стучал Санька Карасев.

– Анна Егоровна, – бубнил Карась. – Сетки проверить надо, а силы нету. Рыба передохнет. Налей, а?

– Ить нету…

– Рыбки закопчу…

– К вам стучалась вчера, а вас не было никого. Может, вы спали с Марией. Сам же говорил, чтоб сразу сказала, как мой приедет…

– Загудели… – Наступила тишина, затем – чавканье. – Ну, я пошел, тетя Аня. Спасибо. Ты меня знаешь….

Вновь тихо хлопнула дверь, и наступила тишина.

– Какая ему рыба! – подал голос Ножовкин. – Навернётся из обласка!

– Ничего не поделаешь – просит, – отозвалась мать и раскашлялась. – Не могу отказать – ведь он же теперь мой сосед… Надо крепиться. В баню зовут всё время. Они хорошие с Маней. А запьют – близко не подходи. Вот опять облик потеряли…

– Приносит хоть рыбу-то?

– С прошлого раза в сенях лежит – почистить надо.

– Протухла, поди.

– Там же холодно. Сегодня почищу и пожарю… Или уху сварю. Чё лучше?

Ножовкин ответил уклончиво:

– Как хочешь…

– Ну, тогда я пожарю сковородочку. И уху сварю, – планировала мать.

– Вставать надо, – решил Ножовкин .

– Еще рано. Часы вперед чешут на целый час. Спи. Я тоже еще посплю…

Ножовкин удивился. Действительно, с чего это вдруг? Повернулся на другой бок и сразу заснул.

Через какое-то время с горы, тарахтя, пролетел мимо окон «Запорожец», и Ножовкин очухался ото сна. Беленая стена магазина ярко светилась – день был в разгаре. В голове метались тяжелые мысли: «Приехал помочь и валяюсь…»

Ножовкин встал, оделся и вышел в огород. Собака привычно бросилась в ноги и завиляла хвостом. Хорошая собачка. Она ни разу его не видела до этого, однако даже не тявкнула в первый день, признав за родню. Чудеса! Никого не пропустит мимо, чтоб не облаять, а ему улыбается. Эх, душа ты собачья…

Стукнула калитка, с улицы вошла мать.

– За хлебом ходила, а то у нас кончился.

– Пора за дела. – Ножовкин огляделся по сторонам. – Время не ждет…

– Успеешь еще. Наработаешься…

Мать вкладывала в эти слова особый смысл: начнет сынок торопиться – готовь чемодан.

– Успеешь, – повторяла она. – Приехал – и сразу за дела…

– Думал, здесь всего лишь стена, а тут и тополь, и стайка и провод… Изоляция истрепалась. Замкнет – и пожар!

– А мне сказали, что так надо. Электрик говорил.

Ножовкин усмехнулся:

– У тебя квартира другим концом запитана, а от этого провода – одна лишь лампочка во дворе…

Он показал на фонарь, висевший над дверью, и шагнул к дому, полагая, что тема исчерпана.

Матушка сплющила губы.

– Не знаю, про чё ты говоришь. Этот столб никакой роли не играет…

От подобного разворота Ножовкин подпрыгнул. Как не играет! И стал развивать историю: дует ветер, провода бултыхаются, трутся друг о друга. Короткое замыкание – и кирдык. Или провода оборвутся. И будут лежать с напряжением… И тут на них наступают голой пяткой. Или промокшим ботинком…

Мать при этом стояла на своем:

– Они говорили, что им так и надо висеть.

– Придумали…

На соседнем крыльце показался Прибавкин, спустился к тропинки, подошел к Ножовкину и поздоровался за руку.

– Хоть ты ей скажи! – выходил из себя Ножовкин. – Нормально это или нет, когда провода перехлёстнутые?!

Прибавкин поднял голову, переспросил:

– Провода?