Нести Сергея на носилках здесь было невозможно, и мне пришлось, обняв его за плечи, тащить вниз. К концу дня ему опять стало хуже; он не жаловался, но я видел, что губы у него обметало от температуры и он еле передвигал ноги.

Когда мы почти спустились по галечной осыпи к речке, Серёжка вдруг через силу засмеялся.

– Ты чего смеёшься? – спросил я, стаскивая его вниз по камням, почти взвалив на себя.

– Да вот вдруг вспомнил какой-то фильм о войне, где разведчики тащили связанного немца, языка, а тот тоже еле передвигал ноги. Наверное, я сейчас очень похож на него.

– Ты как себя чувствуешь-то?

– Не дождётесь, – и он опять со стоном рассмеялся.

Труднее всего было перетаскивать его через само водное препятствие. Мы думали снова положить Сергея на носилки и так его перенести, но течение было быстрым, речка узкой, шириной только раза в два больше носилок, и достаточно глубокой – выше колен, а на другой стороне сразу вверх шла гора, поэтому носилки бы тут только мешали. Сам же Серёжка, переходя речку вброд, мог не удержаться на ногах. Ребята предложили сделать так называемую стенку – это когда втроём пересекают течение, положив друг на друга руки, – но мне не хотелось, чтобы Яковлев брёл по ледяной воде, и я просто взвалил его себе на спину; Светке потом скажу, чтобы меньше его кормила, а то тащи такого бугая! Мне дали в руки какую-то дубинку и страховали рядом, пока я перебирался с ним через поток.

В это время Михалыч вдруг очень заинтересовался окружающими выходами скальных пород; он немного отстал от нас, повозился около скал, что-то там отбил молоточком из своего рюкзака – какие-то куски камней, потом взял карту и отметил место, где мы переходили ручей. Вот что называется геолог! Даже в таких условиях у него проснулся профессиональный интерес.

Наконец мы забрались по скалам наверх и решили заночевать здесь на небольшой полянке, покрытой мягким ягелем и карликовой берёзкой среди всё таких же кривоватых лиственниц; сил двигаться дальше уже не было. Вода осталась внизу, но лётчики вытащили из рюкзака непромокаемый резиновый мешок, в который они раньше положили прибор, снятый с вертолёта, ещё раз спустились в каньон и набрали в него воду. Мы уложили Серёжку под натянутый, как и вчера, тент и развели костёр. Он быстро отключился, даже не дождался ужина, просто заснул. Я решил: пусть немного поспит, потом его накормлю и напою горячим чаем.

Настроение у меня было отвратительным. Я уже проклинал тот день и час, когда мы решили слетать в тайгу к геологам вместо того, чтобы спокойно отправиться в Москву из Туры, хотя, конечно, понимал, что от того, полетали мы в отряд к геологам или нет, ничего не зависело: приключиться что-нибудь подобное с нами могло где угодно. Лишь бы Серёжке не стало хуже и спасатели за нами прилетели вовремя! А погода как была мерзкой, так такой и оставалась, только дождь то начинал моросить, то снова заканчивался, но всё было пропитано сыростью и неба видно не было.

Серёжка вдруг открыл глаза и сказал мне тихо, так чтобы никто не услышал:

– Я не умру, не бойся.

– Да я так и не думаю.

– Вот я тебе это и говорю, чтобы ты не думал, – и снова закрыл глаза.

Я положил руку ему на лоб: температура вроде спала, лоб покрылся испариной. Это было хорошо.

К вечеру третьего дня мы вышли к реке. Лес отступил, и мы оказались рядом с большой галечной отмелью, куда на воду мог сесть вертолёт или гидросамолёт – ширины реки для этого хватало. Оставалось только ждать лётной погоды.

Сергей ещё периодически температурил; мы поили его горячим чаем, впихивали в него всякие лекарства, и он вроде стал немного приходить в себя. Я боялся только, чтобы не началось воспаление лёгких – с этим мы бы не справились. Но тут ещё выручал и вечный оптимизм Сергея: никогда в жизни, ни в какой ситуации, я не видел его в упадническом настроении, у него на любой случай были свои искромётные шуточки, и этим он всё время заражал всех нас. С ним всегда всё казалось лёгким и простым, он умел создавать вокруг себя атмосферу удачи и счастливого завершения всех неприятностей. Сейчас, пожалуй, в жизни у меня не было друга ближе; я очень надеялся, что всё закончится хорошо и я его ни за что не потеряю.