И в этом-то как раз весь ужас.

А на следующий день на первый урок в школу она нарочно явилась к самому звонку. Глядя прямо перед собой прошла от дверей до нужного прохода, двинулась по нему, подгоняемая в спину требовательной резкой трелью, мимо своего места к последней парте, к обычно пустующему стулу возле известной классной оторвы Снежанки Мухиной.

Снежа изумлённо вылупилась, но не возразила. А Шарицкий, конечно же, нарисовался рядом, не успел дозвенеть звонок на перемену.

‒ Алён.

Он, что, надеялся «утро вечера мудренее». За ночь Алёна перебесится, и теперь всё будет опять как прежде. Обиды забудутся ‒ мир, дружба, жевачка. Ага, конечно!

‒ Отвали, недомерок. Сказала же. И больше никогда не подходи.

И он опять ‒ посмотрел напряжённо и… отвалил. Взял и отвалил.

Ну и пусть катится! Раз реально такой придурок, раз не понимает, что не сбегать надо, а остаться, и сказать ещё раз «Алён» и что-нибудь другое, типа «Ну, ладно тебе, ну не дуйся, ну хочешь, убей» и признаться, что был не прав. Тогда бы она ещё немного повыделывалась для вида, чтобы он наконец почувствовал и осознал, насколько ей плохо. А потом бы она тоже сказала «Ну ладно, прощаю» и пересела бы назад к нему.

Но он ничего не понял, совсем ничего. А, значит, им точно не пути. Не нужен Алёне такой друг.

Это был единственный случай, когда они поссорились настолько серьёзно и потом долго-долго сторонились друг друга, не замечали, не общались, не заговаривали. И даже сейчас при воспоминаниях о нём становилось неудобно и стыдно.

Господи, да какой же ненормальной она была! Вот именно тогда, в тот раз. И ещё немного попозже.

А ведь всё из-за неё, из-за Лили.

17. 16

Опять, наверное, слишком по-детски и не очень достойно, но пока ехали и болтали, отчитываясь друг перед другом о проведённом в расставании времени, больше всего Алёна думала о Лиле. Хоть и не спросила про неё ни разу. Очень надо. И думала, честно сказать, не очень приятное, представляла, как та сейчас выглядела и, конечно, рисовала её мысленно не в самом выгодном свете.

Упорно предполагалось, что та располнела и подурнела, превратилась в такую типичную тётку. И дело даже не в обычно прилагаемым к этому образу застиранном домашнем халате и навеки пропитавшем запахе жареной рыбы и кислых щей. Внешнее не столь уж и важно. Но со временем разрастается и проявляется острее то, что скрывалось внутри. И на лице отражается, в том числе. А внутри у Лили прятались не самые возвышенные качества и эмоции.

Но, возможно, Алёне просто так казалось. Тогда. У неё же было очень весомые причины для неприязни. А так легко видеть то, что хочется видеть, и не замечать остальное, идущее вразрез с заранее сложившимися ожиданиями или предвзятым отношением.

Однако и сейчас полностью избавиться от неприязни никак не получалось, хотя Алёна больше не та взбалмошная девочка-подросток с кашей в голове, саднящей раной на сердце и эмоциями, бьющими через край. Всё давно-давно перегорело, переболело, остыло, и даже, пожалуй, замёрзло, покрывшись толстой коркой льда. Она прекрасно научилась держать себя в руках, да так, что иногда казалась окружающим чересчур неприступной, бесстрастной, приземлённой.

Ну и пусть!

Дом, к которому они подъехали, был из разряда продвинутых новостроек. Не элитный, конечно, но и не стандартный муравейник, попытавшийся вместить в себя максимальное количество квартир и жильцов. Закрытый ухоженный двор со своей детской площадкой и парковкой. А Глеб работал в территориальном управлении РЖД и на довольно солидной должности. И это было так странно ‒ сопоставлять их прошлых и нынешних, даже саму себя, не говоря уже про Глеба и Андрюху Шарицкого. А чем занималась Лиля, Алёна то ли прослушала, то ли речь об этом так и не зашла.