‒ Куда идти?

Не то, чтобы Алёне было интересно. Точно так же на автомате вылетело. «Идти ‒ куда?» ‒ логично же. А соображалось у неё сейчас как-то не очень.

‒ Ну-у, ‒ задумчиво протянул Белый, ‒ можно ко мне домой.

Она опять чуть не повторила за ним: «Домой?» Просто вовремя спохватилась и удержалась, а то и без того уже выглядит тормознутой дурочкой. Или нет? Как раз наоборот. Далеко не дурочкой и не деточкой, раз Белого её компания устраивает, и он ей предлагает сначала покурить, потом выпить. И кто теперь скажет, что она ещё слишком маленькая и взрослые парни ею не интересуются?

Тогда, может, и правда ‒ с ним. Хотя ни курить, ни пить совершенно не хотелось, но пойти-то можно. И не обязательно к нему домой, куда-нибудь. Просто погулять, поболтать. Ну и покурить тоже, если вдруг появится желание попробовать. А чего такого? Но тут прилетело откуда-то со стороны:

‒ Рус!

Белый глянул через Алёнино плечо, приветственно махнул рукой кому-то за её спиной ‒ сама она не торопилась оборачиваться ‒ неспешно отлип от гаражной стены.

‒ Ну извини, Алёнка. Видать, сегодня не судьба. Давай в другой раз.

Так ведь она ещё и не согласилась. Не мысли же он её прочитал?

А Белый отбросил сигарету, обогнув Алёну, зашагал, всё так же неспешно, расслабленно. Она проводила его взглядом, хмыкнула озадаченно, нахмурила брови, вспоминая, что недавно произошло и куда и зачем она шла, потом рванула домой.

Войдя в квартиру, сбросила сапоги, куртку вешать не стала, швырнула на тумбу под зеркалом, зашла в туалет, потом на кухню, потом к себе в комнату, упала на кровать, ткнулась лицом в подушку и сразу вспомнила, как там Лиля говорила про сопли, досадливо простонала, развернулась лицом к стене, уставилась на цветочки на обоях. Потом опять закрыла глаза, с прежним желанием превратиться в кого-то другого. К тому же, она почти не спала ночью. Хотя и сейчас вряд ли заснётся. Но будто в пику ей, очень даже быстро заснулось.

Вечером, когда уже родители вернулись с работы, позвонил Шарицкий. Чего он там хотел, Алёна так и не узнала, трубку взяла мама. Через несколько секунд после того, как умолкли нудные трели, она объявилась у дочери в комнате, сжимая в ладони радиотелефон, сообщила:

‒ Тебя Андрюша спрашивает.

Алёна презрительно скривилась.

‒ Скажи ему, что мне не о чем с ним разговаривать.

Мама удивлённо приподняла брови, предложила:

‒ Может, ты сама скажешь?

‒ Нет! ‒ отрезала Алёна, но буквально через мгновение передумала: ‒ Хотя ‒ да. Давай. Сама. Чтобы он понял. А то ведь ты начнёшь по-хорошему, по-вежливому, а он не поймёт.

Мама опять приподняла брови, поджала губы, пробормотала:

‒ Ясно.

И вышла из комнаты. Алёна метнулась было за ней, чтобы догнать, отобрать трубку, но опять моментально передумала.

Дёргаться тут ещё из-за дурака Шарицкого, нервы тратить. Да и он, даже несмотря на прикрывающую микрофон мамину ладонь, наверняка всё слышал. А мама сейчас положит телефон и непременно припрётся выяснять, что же случилось. Или, не откладывая, начнёт выпытывать прямо у Андрюхи.

Но, если он обо всём расскажет маме, Алёна его… Алёна его… проклянёт. И больше никогда-никогда в жизни даже не посмотрит в его сторону, не то что заговорит с ним. Он просто перестанет для неё существовать. Всё! Нет больше в мире Андрюхи Шарицкого.

Дверь распахнулась.

‒ Алёнушка…

‒ Мам! ‒ взвилась Алёна. ‒ Да не называй ты меня этим дебильным именем.

‒ Господи! ‒ мама всплеснула руками. ‒ Да как же мне тебя тогда называть?

‒ Как угодно. Только не Алё-онушка.

‒ Ох, Алёнка, ‒ встревоженно вздохнула мама. ‒ Что с тобой происходит?

‒ Ничего, ‒ насуплено выдала Алёна. ‒ Всё, как обычно.