Через десять дней я села в самолет до Хартума, северной столицы Судана. В стране велась активная гуманитарная деятельность из-за волнений на западе Дарфура, где в сельской местности орудовали исламские повстанцы, «Джанджавид». В Хартуме мы коротко переговорили с руководителем штаба по водным ресурсам и ассенизации, который дал мне очень ценный совет. Он сказал сидеть тихо и не высовываться – хотя бы месяца три. После этого я погрузилась на следующий самолет. Моим конечным пунктом был Йироль в центре Южного Судана, где мне предстояло заниматься программой по пропаганде гигиены, которая велась там уже два года. По словам руководителя штаба, программа шла очень хорошо, и мне в ней ничего не следовало менять.

– Ты экспат, не эксперт, – сказал он. – Держи рот на замке, а глаза – широко открытыми.

Из Хартума я сначала полетела в Кению, в городок Локичоджио, где в ходе второй гражданской войны в Судане, начавшейся в 1983 году, сформировался крупный гуманитарный узел. Двадцать лет оппозиционные силы Южного Судана боролись с северянами за независимость. Единственным безопасным местом, откуда могли действовать гуманитарные организации, стали приграничные области Кении, где Красный Крест построил госпиталь и жилой квартал для персонала. Из Локи их самолеты летали в Южный Судан, вывозя раненых на операции и лечение.

В Южном Судане имелась только одна миссия Красного Креста, в которую я и направлялась. После вводного инструктажа меня посадили на грузовой самолет из Локичоджио до Йироля, крошечного городишки в сердце страны. Там работала немногочисленная группа экспатов, обслуживавших маленький госпиталь и живших при нем. Следующие двенадцать месяцев мне предстояло провести с ними.

Под крылом самолета колыхались зеленые волны просяных полей. Однако видимость оказалась обманчивой: хотя дожди шли обильно, и просо уже поднялось выше моей головы, собирать урожай было рано, а прошлогодние запасы заканчивались. Как я узнала в дальнейшем, это называлось «голодным сезоном».

За зелеными просторами, по берегам озера Йироль пестрели травяные крыши тукулов – суданских глинобитных хижин, – вокруг которых вились утоптанные земляные дорожки. Единственная проселочная дорога вела на юг, от рыночной площади Йироля до армейских бараков. По бокам ее росли манговые деревья – как в Орукуне. Вторая улица шла перпендикулярно первой, мимо госпиталя Красного Креста и общежития для персонала. Это были единственные бетонные здания в городке, не пострадавшие от обстрелов.

Акушерка из Колумбии по имени Изабелла приехала встречать меня на аэродром. Эта миниатюрная темноволосая девушка заметно рассердилась, когда узнала, что я впервые участвую в миссии. Две медсестры до меня досрочно разрывали контракты, и в госпитале возникала острая нехватка персонала – Изабелла опасалась, что ситуация повторится снова. Она спросила, есть ли у меня опыт использования полевой радиостанции. Я сказала, что в Брисбене работала спасателем на пляже и отвечала за связь. Она интересовалась, не против ли я мыться на улице, умею ли готовить, могу ли управлять внедорожником. У них было несколько Ленд Крузеров, но водителей не хватало. Готова ли я рулить по грязи глубиной пятнадцать сантиметров?

– Никаких проблем, – был мой ответ. Все это страшно мне нравилось.

Йироль оказался еще меньше Орукуна. Местные жители в обносках с чужого плеча высыпали на улицу: все очень высокие, очень худые и очень любопытные, они без стеснения глазели на мое непривычно белое лицо в окне внедорожника. Дети, в каких-то хламидах или просто голышом, бежали за нами и улыбались мне. По обочинам дороги росла высокая трава, потом зеленый кустарник и колючие акации.