Живые люди! Размеренно бредущие куда-то в никуда, идеально вписанные в ловкий круг жизни, что призывает рождаться, продолжать род и умирать, освобождая место для своих детей. Им была чужда бесконечная гонка за знаниями, чужда беспощадность Концепции и судьба всего остального человечества. Они на самом деле и были настоящим человечеством. Тем самым, бредущим в никуда и этим движением наслаждающимся. Мало того, несмотря на то, что все логические приёмы и философские суждения для них не работали, именно у них и была настоящая цель.

Какая-то маленькая девочка, радостно размахивая руками, подбежала к улыбающейся женщине лет тридцати.

А я вдруг осел, чувствуя слабость в подкосившихся коленях. Осознание накатило разом, липкой и вязкой волной накрыло с головой.

Я вдруг всё понял.

Мой манифест, моё Бусидо, моё «Собачье сердце» острым стилетом укололо меня прямо в сердце. Это был я! Это был я! Я был тем самым Шариковым, уродливым гибридом человека и собаки, гомункулом, которого не должно существовать по законам природы. Я им был, я, я, именно я, никак не те люди, что размеренно брели по выжившему назло всему миру. Я был человекопсом, в своей гордыне обвиняющим в недочеловечности других. Уродливым экспериментом, что проводили мрачные и невидимые профессоры Преображенские в стерильных и неживых лабораторных халатах.

Уже не слишком человеческим.

Как минимум потому, что ни разу не смог вот так же, честно и открыто подбежать к своей матери и обнять её за талию. Пренатальный инкубатор, в котором я провёл девять первых месяцев жизни, не дал мне такой возможности.

– Кто моя мама? – ломающимся голосом бросил я в пустоту. – Кто мой папа?

А по щекам текли слёзы, тут же сдуваемые лёгким поволжским ветерком.

***

– Прекрасный результат, юноша, просто прекрасный, – седобородый пожилой профессор радостно тряс мне руку. – Очень рад, молодой человек, что даже на такой должности, очень слабо связанной с освоением новых знаний, вы не бросаете попыток саморазвиться и всё равно стремитесь к свету!

Я ничего ему не ответил. Просто молча улыбался и тряс рукой в ответ.

В небольшой сумке, перекинутой через плечо, лежал мой планшет, на котором ещё каких-то жалких пятнадцать минут назад высветилось уведомление об успешном прохождении Испытания.

***

Все эти три несчастных недели я готовился. Действительно готовился. Перелопатил кучу литературы, обсуждал интересующие меня вопросы со знакомыми химиками и технологами, смотрел документальные фильмы и короткие информационные ролики.

Готовился я усердно, основательно. И плевать я хотел на это поганое Испытание, прохождение которого мне дало лишний год жизни. И на год этот я тоже плевать хотел.

Пользоваться им я всё равно не собирался.

Наконец, в тот радостный для меня день, когда всё было готово, я чуть успокоился. Беготня и нервный недосып, красные глаза усталого силуэта, сидящего в форме знака вопроса на кровати, закончились, и осталось только нетерпение, загнанное куда-то под кожу, где оно бурлило и шкворчало, отчаянно рвалось наружу.

Но я его сдерживал. Пока – сдерживал. Сил ещё хватало.

Та атака, слава богу, началась как раз в мою вахту. Зелёные точки стали вдруг жёлтыми, а затем и красными. Человеческая, по-настоящему человеческая волна упрямо шла вперёд, надеясь раз и навсегда разрушить мерзкий пластиково-металлический бастион, отравляющий землю своим голубым свечением. Шла безнадёжно, в полный рост, не считаясь с потерями и не надеясь на подмогу. Потому что не могла иначе, потому что это – в природе человека.

Но подмога у них всё-таки была.

Я галопом поднимался по ступеням, сжимая в руках тонкий картон самопальной шашки. Всё очень просто, куда проще, чем фундаментальная физика: гексоген, алюминиевая пудра и парафин. Туда же – небольшой цилиндрик грубо сделанного взрывателя с длинными волосками тонких проводов.