Он старался делать одновременно два дела: что-то набирать на компьютере, очевидно составляя отчёт о двух прошедших академических часах, и вести диалог со мной. Как и у любого нормального человека, что не тренировал навык многозадачности специально, получалось у него это не очень хорошо.

В конце концов решив, что бумажная (а точнее, электронная) волокита подождёт, он с явным наслаждением откинулся на спинку компьютерного кресла и полностью переключил внимание на меня.

– Разреши поинтересоваться – если это, конечно, не секрет – твоими результатами за прошлую олимпиаду по математике.

– Девяносто шесть целых и восемь десятых балла, Владислав Сергеевич, – тут же ответил я, пусть и не без доли самодовольства.

– Лучший результат в классе?

– В школе, – поправил я его.

Я не понимал, зачем он спросил про класс. Мои результаты были общеизвестны, о них в прошлом году говорила вся школа. Мою фотографию даже выставляли на электронной доске почёта, и было, кстати говоря, за что. Хоть общегородской тур в том году не проводился, в неофициальной таблице результатов я занял второе место, уступив только какому-то одиннадцатикласснику из математического лицея.

Учитель кашлянул, вновь пригладив свои усы.

– Это прекрасный показатель, Виктор, ты знаешь? Да что там прекрасный – это высший пилотаж. С такими способностями в прошлом – да что там в прошлом, и в нашем настоящем, – тебе дорога в большую науку. В самую большую, Виктор, в высшие её сферы…

Тут он резко грохнул по шершавому пластиковому столу раскрытой ладонью, словно прихлопывая невидимую муху. От громкого и неожиданного звука я едва испуганно не дёрнулся, но успел взять себя в руки и ничем не выдать своего волнения.

Владислав Сергеевич же внимательным, неотрывным взглядом смотрел на меня, словно оценивая. От этого взгляда мне пусть и было слегка не по себе, однако же разумом, которым и должен руководствоваться в подобных ситуациях цивилизованный человек, я понимал, что подобным отношением можно только гордиться.

Меня испытывают, изучают. А значит – считают достойным.

– …Но это лишь один из вариантов. Один из нескольких, – после недолгого молчания продолжил учитель. – Скажи, пожалуйста, я давно наблюдал за твоими успехами в области гуманитарного просвещения, особенно тех аспектов, что касаются положений Концепции, географии и логики мышления, однако ты никогда не интересовался художественной литературой. Почему?

Я улыбнулся. На этот вопрос ответ у меня был.

– Потому что художественная литература никак не способствует научному познанию мира, Владислав Сергеевич. Строго говоря, если смотреть с позиции Концепции, именно интуитивная манера познания, манера чувств и эмоций, которую культивировало подавляющее число писателей прошлого, и поставила человечество на грань вымирания. Национализм, реваншизм, философские идеи и популистские идеологии – вот что привело к Последней войне. Вот из-за чего наши реки и поля теперь отравлены джиэр-вирусом, а по безлюдным пустыням снуют кочевые толпы деградировавших техноварваров. Иррациональность – путь к гибели, в Концепции это явственно отражено, и очень странно для учителя гуманитарного познания задавать подобные вопросы.

На мои слова, резкие и даже в какой-то степени оскорбительные, Владислав Сергеевич, однако, не обиделся. Напротив, по окончанию моей речи он звонко рассмеялся и приподнял кверху руки, шутливо показывая, что сражён наповал. Его густые усы забавно тряслись в приступе смеха, а ярко-голубые глаза превратились в две узкие щёлочки.

– Хорошо, хорошо, – успокаиваясь, произнёс он. – Я понял тебя, хотя, прямо скажем, это и было несколько эмоционально. Не находишь, что ты обличил бездну, которой и сам подвластен? Впрочем, не переживай по этому поводу, в твоём возрасте это нормально. По правде говоря, на такой ответ я и рассчитывал.