– Тогда лучше бы ты мне это все в тот час и объяснила, а не отправляла в ельник. Я думал, ты решила бросить меня, я потом звал тебя, я мечтал увидеть тебя.

– И что помешало?

– Видимо, расстояние. После того, как меня нашли, сделали запрос, выяснилось: отец пропал без вести, мать тоже не сыскалась. Она оказалась сиротой, а родители отца умерли несколько лет назад. Тетя Роза, да все те, кого я называл тетями и дядями, соседи наши, не стали брать на себя обузу. Я оказался в детдоме. В двенадцать лет. Среди таких же.

Он пытался рассказать, что засыпал и просыпался с мыслью о ней, что раз даже мечтал сбежать, что плакал в подушку, призывая Мину вывести его. Что он будто вернулся назад, в то время, когда над ним измывался отец. Конечно, детдомовцы не были рады новому постояльцу, тем более, порченному, да еще и найденному на том самом болоте, а потому отношение к нему сложилось скверное. Нет, Тимофея не задирали – так только, пнут в спину и смотрят молча, как он поднимается. Друзей или знакомых хотя бы, он не нашел, закрывшись в себе, ждал выдачи паспорта и устройства на работу, неважно какую, лишь бы подальше отсюда. Хотя об этом мечтал каждый детдомовец, готовый стены проломить одним хотением своим – или погибнуть под этими завалами.

Ему повезло, невероятно, немыслимо. Какая-то семья, живущая в городе, прознала о найденном на болотах слепом мальчике, который прожил там, как уверяли досужие газетчики, не один месяц, удивительным образом выжив в негостеприимной глуши, совершенно беспомощный, но с великой жаждой жизни. Так расписали, что сердобольные люди пришли не просто посмотреть на Тимофея, но через несколько месяцев продавили прошение об усыновлении.

Так жизнь, сделав еще один крутой поворот, свела его с Машей. А дальше все просто. Он влюбился. Еще не видя, лишь чувствуя ее дыхание, вдыхая ее запахи, слыша ее голос, Тимофей понял, что не сможет без нее прожить. Возможно, Маша ощущала что-то подобное, а не только жалость – ибо иначе невозможно все последующее. И его медленное, но верное прозрение и их совместная жизнь, идущую от той самой поры и, как виделось Тимофею, должную продолжиться еще многие годы.

Мина молчала. Потом коснулась его кисти и тихо произнесла:

– Знаешь, мне всегда странно было, почему так. Я кого-то спасала, кому-то помогала, выводила из лесу, сводила с другими. И ни разу никто не вернулся. Нет, меня благодарили, но на месте и после этого я не видела ни одного человека. Правда, даже не очень обидно, только странно. Не по-людски вроде бы.

– Ты еще кого-то спасла?

– За восемь-то лет? Конечно. Бабушку, которая пришла утопиться, потому как дети потратили все деньги на ее якобы лечение от порчи. Брошенного мальчика. Девушку, которую хотели удавить и изнасиловать, да, именно в таком порядке. Мужчину, который не хотел возвращаться домой. Люди разные, странные, столько я их повидала…

Мина помолчала снова, Тимофей хотел ответить ей, но она лишь покачала головой.

– Я рада, что ты выздоровел, окреп, высвободился. Что обрел дом, нашел невесту. Я видела вас, вы,… наверное, созданы друг для друга.

– Прости, что не побывал у тебя. Я… просто я раньше был слеп, а она освободила меня из темницы. Я не могу с ней расстаться с тех пор.

– Ты проезжал мимо, ты не мог не подумать о чем-то. Ты ведь из-за этого не удержал мотоцикл?

Она будто видела его насквозь. Тимофей понурил голову.

– Я… я зайду к тебе, если ты не против. Когда снимут гипс, обязательно. Врач сказал, через две недели.

Мина покачала головой.

– Уже не имеет смысла. Надо приходить самому, а не по указке. Какой будет смысл? – и тут же: – Знаешь, я почему-то думаю, если хотя бы один вернется, я уйду. Мне очень сильно так думается, особенно последнее время. Не знаю, почему. Нет, знаю. Но может это и есть мой выход, – она почему-то улыбнулась. – Я ведь уже тридцать лет там. Сейчас была бы теткой.