– Это из Индии. – Сказал он. – О, я и прежде слышал об этой книге, но даже не думал, что сегодня мне посчастливится найти ее здесь. А она, знаешь ли, будто сама прыгнула мне в руку. Волшебство, да и только! Там их целый сборник, но лишь в этой книге есть интересные картинки. И какие интересные! Открывай же, открывай.

Но, даже не открывая, а глядя просто на обложку, я уже понял, о чем эта книга. В красивой узорчатой рамке я увидел изображение мужчины и женщины. Нарисованы они были просто, но детально, и все было видно. Более того, глядя на них и на позу, которую они приняли, не оставалось сомнений в том, чем именно они заняты. Внутри же, на белых бумажных страницах, новеньких, словно только что изготовленных, горели цветастые букеты самых разнообразных позиций. Рядом имелись надписи, вероятно, комментирующие каждую картинку, но в них не было никакой нужды. Миниатюры говорили более чем красноречиво, и любой, видевший их, не испытывал необходимости учить санскрит, чтобы все понимать. Понимание приходило без всяких слов.

– Что это? – Удивился я.

– «Ка-ма-су-тра». – Вспоминая иноземное слово, по слогам произнес он. – Как-то так.

– Это многое объясняет. – Съязвил я, листая страницы.

– В переводе «Искусство любви». – Пояснил Редерик. – Знаю, это кажется необычным, но говорят, в Индии этому делу посвящены не то, что книги, но и целые храмы со скульптурами. Вот бы там побывать.

– Да, уж. – Протянул я, не зная, соглашаюсь сейчас или нет. – Их здесь много.

– Шестьдесят четыре. – Сказал Редерик. – Я уже подсчитал.

Дело в том, что книжка эта вызвала во мне череду странных размышлений. Плотские сношения были мне знакомы только с посторонних рассказов и того, что я урывками мог прочитать в некоторых книгах. Сам я в свои шестнадцать лет ни разу не был с женщиной, что давало моему брату новые поводы для обидных шуток. Но сколько бы он ни пытался меня этим задеть, я считал, что телесные отношения между мужчиной и женщиной должны быть таинством. Их не нужно выставлять напоказ в картинах, скульптурах или хвастливых разговорах, которые так часто можно было услышать от Хьюго. Он, вероятно, сказал бы, что это рассуждения девственника, но столь откровенные изображения привели мои чувства в странное смятение. Ни восторга, ни любопытства, которые просто излучал сейчас Редерик, я не испытал. Мне стало неприятно.

Вспомнился брат, собирающий свою живую коллекцию, вспомнились все непристойные шутки, и жесты, и действия, рассказанные, показанные и совершенные пьяными мужчинами на пирах. А ведь это все были благородные люди, рыцари. Но благородство – это не более чем условность, которая, будто соль, моментально растворяется в крови или вине. Благородный мужчина на войне или на пиру, одержимый жаждой убийства или жаждой выпивки, превращается в тупое зверье, которое свои желания ставит выше любого закона. Сдается мне, что людской род со всем его разумом, со всеми достижениями на самом деле не так уж далеко ушел от животного царства.

Мне вспоминались и девки, которые прислуживали за этими столами, и которые пили не меньше мужчин, а потом без всякого стыда обнажали грудь, позволяли трогать себя везде под одеждой. И как я, маленький и испуганный, еще не знавший, что это такое, бежал из пиршественного зала, лишь бы только не видеть. И как Хьюго, всего лишь на год меня старше, не бежал вместе со мной, а оставался смотреть, а на следующий день смеялся и обзывал меня трусом. И как я плакал, обиженный его словами, и как отец бил меня за эти слезы. О чем он только думал, позволяя нам быть на тех пирах?