Но даже не столько красота искусной работы привлекла и удивила меня, сколько необыкновенное пламя, которое горело в камине без всяких дров. И было оно лилово-синим, как отблески заката в воде. Во втором камине, украшенном фигурками тысячи каменных ящериц, это я видел даже отсюда, горело изумрудно-золотое пламя.

– Папа, – неожиданно услышал я голос Редерика, – а нам эти книги можно читать, или они только для вас с Ториэном?

– Здесь много книг на древних языках, которые ты не сможешь понять, – ответил сыну Хагамар, – но каждый человек, стремящийся к знаниям, желанный гость в этом месте. Поэтому, да, вам всем можно смотреть и читать эти книги. Только если что-то будете брать с полок, обязательно потом ставьте на место. Это касается всех. Ториэн сегодня останется подле меня, но вы можете разойтись. Только будьте очень осторожны, книги – хрупкие создания, их легко повредить. Не обрывайте им крылья, они этого не заслужили.

– Ты говоришь так, будто они живые. – Усмехнулся Редерик.

– Душа, – серьезно пояснил Хагамар, – это чей-то животворящий посыл, записанный в виде сплетения незримых сил. А эти книги полны всякого посыла, как созидательного, так и разрушительного. Именно поэтому вы должны соблюдать осторожность. Жизнь – это не только то, что бегает, летает и ползает.

– Надо же, он совсем не жжется. Я чувствую холод. – Сказал мой брат. Он сидел на корточках возле последнего камина, и рука его по локоть ушла вглубь широкой ниши. Я подошел ближе, но не разделил его восторга. Камин этот был уже не красив, а страшен. Нет, мастерством исполнения он не то, что не уступал, но даже превосходил двух своих собратьев. Но его украшали, если такое слово здесь вообще применимо, фигуры скрюченных, корчащихся от боли и ужаса голых людей, выставивших на показ все, что только можно было выставить. Лица их были чудовищно искажены, рты раскрыты в немом крике. Скульптор изобразил их так, до неприличия, правдиво, что, глядя в эти переплетенные каменные тела, я испытывал и сострадание, и отвращение сразу. Пламя, которое горело внутри камина, было совершенно черным, но в то же время имевшим неправильное, как бы обратное свечение. Белизна превращалась в черноту, и было в этом что-то ужасно извращенное, я бы даже сказал, непристойное, словно насмешка над самой жизнью. Оттого камин этот, казался уже не камином вовсе, а сооружением куда более страшным. Наверняка, как раз об этом в народе ходили слухи. Не удивительно. Любой человек, мог принять этот чудовищный очаг за врата преисподней.

– Да, – согласился Хагамар, – этот огонь и в самом деле бывает холодным, как лед. Но я бы на твоем месте не погружал в него руку.

Хьюго, не обратив никакого внимания на совет малефика, продолжал зачарованно смотреть внутрь темного пламени и водить над ним рукой, словно ждал ответного рукопожатия или какого-нибудь пророчества, которое в нем отразится.

– Как вы уже и сами, наверняка, заметили, – продолжал малефик, – огни, что горят в этих очагах, необыкновенные. Изваяния, которыми украшены камины, красноречиво говорят о происхождении каждого огня. Вон тот сиреневый огонь, например, был зажжен дыханием дракона, зеленый разгорелся из маленькой искры, высеченной двумя чешуйками саламандры, а черный был поднят из самых глубин преисподней.

Надо было видеть лицо Хьюго, когда он услышал эти слова. Таким удивленным и испуганным никогда прежде я не видел его. Руку он тут же одернул, но сам потерял равновесие и опрокинулся на пол. Глядя на него, я засмеялся довольно громко. Поднимаясь, он бросил на меня бешеный взгляд, затем посмотрел на Хагамара, но и тень улыбки не скользнула по губам малефика. Хагамар мог подшутить над нами, он часто делал это, но его шутки всегда были добрыми и не обидными. Теперь же он говорил совершенно серьезно.