– Отдайся, – прошептала она, и ее голос стал множественным, эхом из тысячи глоток. – Я дам то, что ты ищешь.

Ее кожа начала меняться. Шрамы раскрылись, став ртами, шепчущими обманы. Волосы из дыма превратились в щупальца, обвивающие его руки. Глаза провалились вглубь, став бездонными колодцами, из которых полезли личинки с человечьими лицами. Суккуб, притворившийся плотью, чтобы выпить душу.

Но Грак’зул засмеялся. Его рука, все еще сжимающая нож, вонзилась ей в бок. Лезвие из тьмы вспыхнуло, и суккуб взвыл – звук, от которого треснули стены Бездны.

– Ты ошиблась, тварь, – проревел орк, вырывая клинок. – Я уже принадлежу огню.

Ее тело распалось, как пепел, смешавшись с вихрем Бездны. На мгновение в воздухе остался лишь звон – смех или плач, – а потом все стихло. Грак’зул стоял, дрожа от ярости и боли. Нож в его руке теперь светился тусклым багрянцем, а череп, привязанный к поясу, шептал что-то на языке древних вулканов. Впереди, сквозь рассеивающийся дым, проступили очертания Врат Изъеденных Правдой – арки из сплавленных костей, за которой ждало не то, что могло быть названо. Орк плюнул в пепел, что когда-то был суккубом, и шагнул дальше. Ему не нужны были ловушки. Он сам стал ловушкой для всего, что осмелится встать на его пути. Врата Изъеденных Правдой возвышались, как оскал гигантского зверя, чьи клыки сплелись в арку из желтоватых костей, покрытых язвами. Каждая кость была испещрена письменами – не рунами, а чем-то более древним, словно черви, точившие плоть, выели в поверхности истории, которые не должен был знать никто. Воздух здесь пах разложением и медью, а под ногами Грак’зула шевелились тонкие щупальца, похожие на корни, но слишком теплые, чтобы быть частью камня. Череп на его поясе застонал. Звук, похожий на скрип двери в заброшенной усыпальнице, вырвался из его глазниц. Нож в руке орка дрожал, будто чувствуя близость того, что пряталось за Вратами. Грак’зул провел пальцем по лезвию, и его кровь, густая и черная, сочилась по ребру рукояти, оживляя резьбу – узор из сплетенных змей. Он шагнул под арку. Кости сомкнулись за ним, издав хруст, словно челюсти. Пространство за Вратами оказалось не комнатой, не пещерой, а чем-то иным. Чрево Сновидца – полость, стенки которой были покрыты пульсирующими мембранами, испещренными жилками. Они переливались синим и багровым, как гематомы, а между ними зияли отверстия, из которых сочилась слизь, пахнущая гнилыми цветами. Грак’зул двинулся вперед, его сапоги вязли в полупрозрачном полу, похожем на желатин. С каждым шагом из массы вытягивались щупальца, пытаясь обвить лодыжки, но нож в его руке вспыхивал, заставляя их отступать. Череп на поясе теперь шептал на языке, который орк не понимал, но чувствовал кожей – слова обжигали, как прикосновение раскаленного железа. Внезапно стенки Чрева сжались, вытолкнув его в Зал Глаз. Круглая комната, стены которой были усеяны глазными яблоками, каждое размером с кулак. Они следили за Грак’зулом, зрачки сужаясь и расширяясь, а в их глубине мерцали крошечные сцены: войны, роды, распады, безумия. Один из глаз, крупнее других, с радужкой цвета гниющей плоти, отделился от стены и поплыл к орку, остановившись в сантиметре от его лица.

– Ты принес жертву? – прозвучал вопрос, исходящий не из глаза, а из самого воздуха.

Грак’зул не ответил. Вместо этого он вонзил нож в глаз. Тот лопнул с хлюпающим звуком, выпустив поток черных личинок, которые тут же испарились, оставив после себя запах жженых волос.

– Жертва уже принесена, – пробормотал череп, и его голос слился с гулом Зала.