– Заменитель.

Орк ударил по зеркалу кулаком. Поверхность прогнулась, как мембрана, и из трещин брызнула желтая жидкость. Отражение засмеялось, а за ним засмеялись все зеркала на площади. Звук наполнил пространство, густой и липкий, словно кипящий деготь. Череп в руке Грак’зула вдруг забился, как птица в ловушке, и из его глазниц хлынули струйки пепла, сложившись в дорожку, ведущую к центральной башне. Он пошел, игнорируя щупальца, тянущиеся к нему из окон. Глаза на них следили, моргая асинхронно, а некоторые плакали густой слизью, пахнущей гнилыми плодами. Воздух здесь был таким плотным, что каждый вдох казался глотком железа. Башня, круглая, как зрачок, пульсировала розоватым светом. Вход в нее охраняли Безликие Певцы – существа без ртов, с лицами, гладкими, как яйца. Их пальцы, длинные и суставчатые, танцевали в воздухе, вырезая руны, которые тут же растворялись с шипением. Когда Грак’зул приблизился, они замерли, а затем, как один, повернулись к нему. На их «лицах» проступили шрамы, складывающиеся в слова:

– Он уже в тебе.

Орк прошел сквозь них, и стражи рассыпались в пыль, как высохшая глина. Внутри башни стены бились, как сердце, а под ногами шевелился ковер из черных червей, сливающихся в узоры. Лестница, ведущая вверх, была не из камня – из сросшихся позвоночников, щелкающих при каждом шаге. На вершине, в комнате без потолка, открывавшей вид на багровое небо, стоял алтарь. Не каменный – живой. Плоть его дышала, а на поверхности выступали вены, по которым текла не кровь, а мгла. На алтаре лежал нож. Лезвие – осколок тьмы, рукоять – ребро, обмотанное волосами. Череп в руке Грак’зула вдруг застыл. Руны вернулись, но теперь они были белыми, как кость, и светились так ярко, что орку пришлось прищуриться. Где-то в глубине сознания зазвучал рог – не снаружи, не внутри, а между. Он звал. Требовал. Орк взял нож. Лезвие обожгло ладонь, оставив шрам в форме спирали. Он не успел осмыслить боль – стены башни содрогнулись, и плоть алтаря разорвалась, открывая проход в Бездну Последнего Шёпота. Там, внизу, за вихрем теней и забытых имен, ждало нечто. Не бог. Не демон. Нечто, для чего даже в языке Пепельных Пустошей не было слова. Грак’зул шагнул вниз. Вслед ему рассмеялись зеркала. Бездна Последнего Шёпота встретила Грак’зула вихрем пепла и шепота, в котором тонули голоса павших кланов. Воздух дрожал, словно сама тьма боялась того, что скрывалось в ее сердце. И там, среди хаоса, возникла она силуэт, проступивший из дыма, как мираж, рожденный жаждой. Женщина-орк. Ее кожа, цвета вулканической бронзы, переливалась в свете незримого пламени, будто под ней текли реки расплавленного металла. Длинные ноги, иссеченные шрамами-узорами, словно карта забытых битв, вели к бедрам, мощным и округлым, как холмы Пепельных Пустошей. Между ними – темная полоса плоти, скрытая тенями, двигавшимися сами по себе, будто живые. Живот, плоский и жесткий, как щит воина, поднимался к груди, где тяжелые, полные груди с сосками цвета обсидиана дышали в такт шагам. Ее руки, сильные и изящные, с пальцами, украшенными кольцами из когтей, приглашали. Лицо – резкое, с высокими скулами, губами, как раны от клинков, и глазами, горящими желтым огнем, – обрамляли волосы, сплетенные из дыма и пепла, струившиеся до поясницы.

– Ты устал, Пожиратель Пепла, – ее голос был глухим рокотом, как землетрясение под кожей. – Здесь можно отдохнуть.

Она провела ногтем по своему ребру, и плоть расступилась, обнажив подобие входа – дверь в плоть, в тепло, в забытье. Грак’зул почувствовал, как череп в его руке дрогнул, а нож с ребристой рукоятью заныл, будто предупреждая. Но тело уже отвечало на зов. Они сошлись в танце, где не было места нежности. Ее пальцы впились в его спину, оставляя кровавые руны, ее рот прижался к его шее, зубы сдавили горло, не разрывая кожи. Ее бедра обвили его, как удавы, плоть к плоти, жар к жару. Даже воздух вокруг них плавился, превращаясь в марево, где границы тел стирались. Но в этом соединении было не страсть – голод.