Из сумки он достал Клык Первой Крови – трофей, взятый из черепа вождя клана Чёрного Ветра. Когда-то этот клык значил всё: славу, месть, клятву. Теперь он был просто куском кости, холодным и безмолвным. Грак’зул сжал его в кулаке, но боль не принесла ответа. Ночью к костру подкралось Существо Без Тени. Оно было похоже на человека, если человека растянуть, скрутить и вывернуть кожу наизнанку. Его рот, лишённый губ, шептал:

– Ты теряешь себя. Отдайся… и забвение станет милостью.

Грак’зул метнул в него горящее полено. Существо рассыпалось, превратившись в рой мух, которые слились с тьмой. Он лёг на спину, глядя в небо. Трещины мерцали, складываясь в узоры, которые он когда-то мог прочесть. Теперь они были просто линиями. Красивыми. Бессмысленными.

– Зачем? – спросил он звёздам, но те молчали.

Во сне он увидел Сад Мёртвых Цветов. Каждый бутон был лицом: его мать, братья, враги. Они пели без голоса, а корни цветов оплетали его тело, впиваясь в шрамы. В центре сада стоял трон из пепла, и на нём сидел… он сам, но с глазами, как угольные ямы.

«– Ты забыл, потому что боишься вспомнить», – сказал двойник, и пепел с трона пополз к Грак’зулу, затягивая его в воронку.

Он проснулся с криком. Костёр погас, а по коже ползли Черви Забвения – полупрозрачные твари, пожирающие воспоминания. Грак’зул сжёг их пламенем из руны на ладони, но часть их уже успела проникнуть внутрь.

Утром он не мог вспомнить имя клана, который поклялся уничтожить. Не помнил, чей череп носил на поясе. Даже боль от шрамов стала чужой, как отзвук давнего сна. Он пошёл дальше, потому что идти было единственным, что оставалось. Горы Молчащих Духов встречали его ветром, который выл, как плач ребёнка. Грак’зул поднял голову, пытаясь разглядеть вершину, но тучи пепла закрывали всё.

– Кто я? – повторил он, и эхо вернуло вопрос, размножив его на сотни шёпотов.

Ответа не было. Только тяжесть в ногах. Только пустота в груди. Только дорога, которая, казалось, протянулась в вечность. И где-то в глубине, под слоями усталости, теплилась искра. Маленькая. Холодная. Но живая.

Лабиринт Спящих Криков встретил Зарг’ру тишиной, густой, как смола. Стены здесь были сложены из теней, сплетенных в узлы, а пол усеян осколками зеркал, отражающих не лица, а страхи. Воздух вибрировал от невысказанных слов, застрявших в горле мира. Зарг’ра шла, чувствуя, как холодные щупальца безымянного ужаса цепляются за её дреды, но не смеют коснуться кожи. Ее раны ныли, напоминая о битвах, но боль была сладкой приправой к ярости. Демон ночи, Азра’эль Шепчущий Мрак, выбрал её не случайно. Он жаждал не просто плоти – он жаждал сломать ту, чья душа горела ярче его тьмы. Ловушка захлопнулась, когда она ступила на Площадь Сломанных Обещаний. Зеркала вокруг ожили, отражая не её, а версии самой Зарг’ры: ребёнка, плачущего в пепле; юной воительницы, впервые убившей врага; женщины, стоящей над трупом матери с окровавленным клинком.

– Ты – лишь набор ран и поражений, – прошипел голос, исходящий отовсюду. Тени на стенах сгустились в фигуру Азра’эля: высокий, с кожей как звёздная пыль, глаза – чёрные дыры, втягивающие свет. Его пальцы, слишком длинные и гибкие, указывали на неё, оставляя в воздухе шрамы.

Зарг’ра оскалилась, сжимая Жало Спящей Ехидны.

– Покажи своё настоящее лицо, трус. Или боишься, что я разорву его?

Демон рассмеялся, и зеркала взорвались, осыпая её осколками. Каждый кусок стекла впивался в кожу, принося не боль, а воспоминания: насмешки вождя клана, предательство любовника, крики тех, кого она не смогла спасти.

– Ты сильна лишь потому, что бежишь от себя, – Азра’эль материализовался перед ней, его рука пронзила её грудь, но не плоть – душу. – Я покажу тебе правду.