Иногда я не понимаю, почему настолько глупым и безответственным людям, как я, даются дети, а кому-то вроде ответственных и мудрых тёти Даши и дяди Серёжи – нет. Несправедливо.

Я спросила у него это однажды. Мол, как думаешь, почему так. Он пожал плечами.

– Значит, так надо. Да ладно тебе думать об этом, Тинка. Мы с Дашей счастливы.

Я только вздохнула.

Юлька между тем, получив нашу с ней совместную порцию плова на большой тарелке, нетерпеливо схватила ложку, а дядя Серёжа, оглядываясь на маму, которая в эту секунду накладывала уже себе, украдкой пихал Троглодиту кусочек курицы. Кот, не будь дурак, быстро всё схомячил и сделал невинные глаза.

Так что, когда мама обернулась и с подозрением оглядела притихших нас, у всех присутствующих за столом были абсолютно безмятежные лица.

– Ясно, – хмыкнула мама, садясь по правую руку от дяди Серёжи. – Шкода.

– Октавия? – тут же спросила Юлька, и я вздрогнула от неожиданности. Только через секунду поняла: нет, это не матерное слово. Марка машины.

– Это ты где услышала? – поинтересовался дядя Серёжа.

– В детском саду, – ответила дочка важно. – Воспитательница сказала, что все мы тут шкоды октавии. Я только не поняла, что это. Ты знаешь, дядь Серёж?

Я нервно рассмеялась. Видимо, воспитательница в этот день была в плохом настроении. Она у нас вообще хорошая, с отличным чувством юмора и громким командирским голосом. По-другому с группой этих… шкод октавий невозможно.

– Это такие машинки, Юльчонок. Небольшие, но быстрые.

– А-а-а, – протянула дочка и задумалась.

Я решила отвлечь её от рассуждений о машинках и предложила начать ужин. Мама с дядей Серёжей эту идею радостно поддержали, а уж Троглодит – тем более.

Так что через пару минут все шкоды октавии были Юлькой позабыты. Не знаю уж, надолго ли, но больше в этот вечер она ничего подобного не вспоминала.

*

Утром я рассматривала содержимое шкафа, немного стесняясь. И даже чуть краснея. Честно говоря, стоило подумать о Чёрном как о мужчине – и меня накрывало таким смущением, что хотелось, как страус, спрятать голову в песок и не высовываться.

Стесняшкой я никогда не была, просто… неправильно это как-то. Он всё-таки мой начальник. И действовать на его… нижний мозг… нехорошо.

Пыхтя, как сломанный паровоз, я всё же выбрала платье, но вполне приличное, тёмно-серое, с юбкой до колен, рукавами-колокольчиками и небольшим декольте. Грудь оттуда выглядывала, но не сильно.

Когда я вышла из комнаты, мама поглядела на меня с явным одобрением.

– Уже лучше. Скучновато, конечно… но пойдёт. Ты только наклоняйся почаще. Когда ты в этом платье наклоняешься, край лифчика видно.

У меня свело челюсть.

– Хорошо, что не край трусов.

Мама фыркнула.

– Трусы – это пошло. А вот чулки… Купи себе чулочки, Тин. Знаешь, как это мужиков заводит?

– Понятия не имею, – огрызнулась я, кидая в сумку мобильный телефон. Он страдальчески обо что-то стукнулся и возмущённо завибрировал. Чёрт, не дай бог сломается. Терпеть не могу менять мобильные телефоны. Надо следить за эмоциями.

На улице было прохладно, моросил дождь, и я расчихалась – видимо, всё же простыла. Только выйдя из дома, почувствовала небольшую боль в горле, да и в целом мне было слегка зябко. Добегалась…

Хорошо хоть рука почти не болит – помогла мазь.

Вспомнив, как Назар Миролюбович усадил меня на стул, дал пощёчину, а потом удалился, всучив мазь, я чуть не полетела в лужу. С одной стороны, мне надо бы сердиться – пощёчина была неслабой, хотя и не до синяка. Так, шоковая терапия. А с другой – он же принёс мазь. Пока я истерила, сходил, нашёл где-то – и принёс. Ещё и вспомнил, как именно называется! Может, у него дети есть?