Он действительно никудышний человек,

Он торчит в своей никудышней обители,

Строя никому не нужные планы.

Он давно потерял точку опоры

И не ведает, куда идёт.

Правда же, он чуть-чуть похож на тебя и меня?

* * *

Геныча привезли в Муром через три месяца после памятного карамельно-ландринного дня рождения. Отец уже успел немного обжиться на новом месте. Поселили Василия Крупникова прямо на территории воинской части, расквартированной во дворце, принадлежавшем до революции княгине Уваровой. Восьмиугольный в плане каменный домик-башенка стоял особняком – чуть ближе к магазину военторга и спортплощадке, чем к казармам и штабу. Отец занимал комнату на втором этаже, на первом жили два холостых офицера. Отопление было печное – круглые шведские печки топили низкосортным каменным углем, слегка смачивая его водичкой.

До приезда жены с пятилетним сыном Василий Крупников едва не угорел в своей одинокой «голубятне». Из его рассказа выходило, что он был на волосок от гибели. Коварный угарный газ спеленал выжившего в мясорубке второй мировой войны бравого сапёра покрепче смирительной рубашки. Василий не мог самостоятельно подняться с чернокожего дивана, постепенно приобретая колер соблазнившей его вздремнуть лежанки. Он слышал, как внизу перебрасываются репликами молоденькие офицеры, но не находил способа привлечь их внимание, дать знать о себе. Тогда он прямо из лежачего положения попытался выбросить в сторону руку – и костяшки пальцев коснулись некрашеного пола, вызвав лишь негромкий стук. На остатках воли и сознания Василий стал повторять тяжело дающееся «упражнение» расслабленной как плеть рукой. Если бы подобное происходило в наше сволочное времечко, ни один обыватель не обратил бы внимания на слишком тихие периодические постукивания – на громкие, кстати, тоже. Но в середине пятидесятых годов ХХ-го века народ в России был всё же несколько другой, чем теперь. Офицеры заподозрили неладное и недолго думая решительно нарушили чужое Поле Личной Автономии. Василий Крупников был вызволен молоденькими лейтенантами из преддверия ада в самый последний момент – тот ещё коматозник с погонами.

С той поры отец Геныча, едва не оставивший его сиротой, никогда не спешил закрывать шибер протопленной шведской печки, вчуже холодно и отстранённо попытавшейся загубить простецкую душу русского мужика, проведшего босоногое детство на лежанке русской печи.

Когда приехала жена с сынишкой, на первом этаже чудо-домика жили уже не спасшие Василию жизнь холостые офицеры, а очень похожий на Ярослава Гашека женатый на русской женщине натуральный чех Битнер. Вскоре Битнера перевели в другую часть, и Василий Крупников с женой и сыном переселился на первый этаж.

Утром следующего за приездом дня произошел с виду мелкий, ничем не примечательный эпизод. Накормив Геныча завтраком, мать прицепила ему на пояс пустую пистолетную кобуру и, выведя за порог, сказала:

– Ступай к папе на работу – пусть посмотрит на молодого солдатика.

Слово «работа» было Генычу знакомо. Егорьевский народ работал в основном за прядильными машинами и ткацкими станками. Текстильщиками были дед и бабушка Геныча, почти все без исключения соседи по дому. Летом в фабричных цехах стояла страшная духота. Сквозь раскрытые окна были видны стоящие у станков или снующие между ними заморенные работницы в насквозь пропотевших халатах прямо на голое тело. Среди женских лиц изредка мелькали мужские физиономии мастеров, наладчиков и электриков. Геныч многократно наблюдал процесс тяжёлого труда текстильщиков через широко распахнутые окна и, как ему представлялось, хорошо понимал значение глагола «работать».