Плавно изгибающаяся асфальтовая лента Октябрьского съезда (тот ещё каламбурчик – усикаться можно!) повела Геныча вниз. Асфальтовое покрытие здесь было намного лучше, чем на главных улицах города. Дело в том, что Октябрьский съезд являлся составной частью трассы так

называемого «Пелетона» – ежегодно устраиваемых в Муроме велосипедных гонок. Когда городишко открыли для иностранцев, местные власти от избытка чувств (от радости в зобу дыханье спёрло) мигом учредили соревнования велосипедистов, придав им международный статус. На хмельной волне перестройки, когда пьянящий воздух безразмерной, как носки, свободы углекислым газом отрыгивался и через нос, и через рот, и через все другие отверстия «органона», в нуровском «Пелетоне» действительно принимали участие и американцы, и французы, и шведы. Но в скором времени бесчисленные помойки, заросшие бурьяном пустыри, унылая деревянная архитектура пахучих дворовых сортиров и вся прочая такого же пошиба экзотика иностранцам прискучила, и «Пелетон» превратился в тривиальный междусобойчик граждан бывших республик СССР, то бишь, на нынешней «фене», стран СНГ – и то далеко не всех.

Помешавшийся на велоспорте, как Петр на минах (смотри популярную кинокомедию «Трембита»), его такой же недалекий среднерусский тёзка Петр Петрович Буланов, новоиспечённый (но оставшийся непропечённым) мэр города Мурома, с маниакальным упорством продолжал ежегодно направлять весь производимый в городе асфальт на подновление трассы "Пелетона". Остальные, не включенные в трассу велогонок улицы города вот уже несколько лет подряд сидели на голодном асфальтовом пайке. Передвигаться по ним было тяжело и опасно, но поглощённого велосипедным «сюрплясом» Буланова проза жизни уже давно не волновала. Он оставался всё тем же типичным для России классическим Сквозник-Дмухановским – городничим якобы новой эры: пускание пыли в глаза было для него и работой, и отдыхом, и развлечением – смыслом провинциальной жизни. Другой бы на его месте усовестился, постригся в монахи и сидел бы себе тихонько, не показываясь обманутому им миру, а этот свихнувшийся на велогонках «крепкий хозяйственник» из кожи вон лез в навязчивом стремлении заявить на весь белый свет о «красотах древнего Мурома». Он всеми правдами и неправдами делал Мурому дешёвое паблисити – вряд ли заслуженное. Сверчок не желал знать свой шесток. Буланов со «товарищи бывшие коммуняки» регулярно подавал заявки на участие во всероссийском конкурсе на самый благоустроенный российский город – заполонившие Муром человеческого роста лебеда и превосходящие размером ухо африканского слона ядрёные лопухи каждый раз стыдливо краснели до самых корней.

По-видимому, в знак немого протеста на выпендрёж несамокритичного мэра в городе пару лет назад вдруг появились некие растительные мутанты. По виду они напоминали любовные плоды немыслимой виртуальной групповухи в составе лопуха, репейника, лебеды, укропа, подсолнечника и зонтичной пальмы. Сочные стебли этого постперестроечного сверхгибрида достигали высоты более трёх метров (!) – в короткий срок в граде Муроме вызрел явно новый, прежде никем не виданный, не известный ботанической науке вид растения, но привыкшие к неблагоустроенности нуровцы приняли поразительный природный выверт как должное.

Спасо-Преображенский монастырь, плачущий по Петру Петровичу Буланову, витающему в поднятых «Пелетоном» облаках фирменной муромской пыли, возвышался на левом склоне превращенного в съезд оврага, правый занимали давно уронившие совсем не ньютоновские яблочки фруктовые сады. Летом и ранней осенью их аромат эклектично смешивался с одуряющим «фрагрансом» отхожих мест, конструкция которых не претерпела никаких изменений со времён княжения Глеба – как и конструкция облепивших оба склона жилых домов. Один из участников самого первого «Пелетона», чернокожий парнишка из Нью-Йоркского Гарлема, испытал настоящий шок от лицезрения и обоняния гарлема нуровского – так называемой Макуры – и устроил на спуске грандиозный завал. Понятное дело – тут «завосьмерит» не только велосипедное колесо, но и человеческая крыша.