– Ну, прямо революция! Куда же подевалась драма? И откуда начитанность?

– Есть один поучительный роман, – Толстова была расстроена. – Кстати, об Иркутске, о сибиряках. Пожалуй, о нас.

– Да ну тебя. Я же серьезно.

– А здесь драма сбежала, ручку-то ей так и не по́дали. А потом критика, следуя законам канонизации виртуозно изворачивалась, «находя», «открывая» и обманывая.

– «Воскресение» все-таки проза.

– И драматург это вовсе не тот, кто пишет пьесы. – парировала Толстова. – Антон Павлович и в прозу пытался ее вставить. Да не получалось. Характер у драматурга по иному сложен. Мысль бежит, а не…

– Например?

– Ну, возьми рассказ «Володя», о мальчишке, который на даче готовился к экзамену и увлекся вполне взрослой девицей. Возомнил, так сказать. Девица же, заметив серьезность в прыщавом мальце, поиграв, дала тому отставку, и тот просто уехал с матерью домой в злости, что провалит экзамен.

– Да он вроде застрелился?

– Огорчу. Требование издателя. Дело выглядело примерно так: «Знаете, Антон Павлович, ну хоть в этом-то рассказе давайте чем-нибудь уж кончим». Автор тут же взял перо и добавил револьвер. Вот и вся драматургия. Если это она, то и некормленую кем-то кошку можно помусолить… этак страниц десять. А потом, по совету издателя, руками соседа, которому надоело мяуканье, отрубить хвост, превратив в драму. Продается заведомо лучше.

– Что ж, согласна – не «Митина Любовь».26

– Да уж точно нет. У Бунина не просто драма. Там глубокий анализ, вскрытие вен мотивам, которые могут толкнуть человека на что угодно. Короче, «соха», а не лузганье семечек. Даже если семечки дворянские.

– Раскладка по наклонностям? – Галина ехидно прищурилась. – Я где-то читала об этом.

– Об их противостоянии любви. Вечном.

– Ладно, ладно… догадываюсь, ты для другого привела пример. Хочешь сказать и в «Чайке» с револьвером та же история? – Подруга Виктора откинулась на спинку.

– Именно. Потому как слова других издателей архивы не сохранили. А мы: «Ну почему, почему застрелился Константин?!» – и за голову, и за голову! Нашли, чем ударить в грязь лицом! Увольте. Заламывайте руки без меня.

– Ну, Антон Палычу досталось, давай за Толстого – у него не только «Воскресение».

– Кстати, – Людмила оставила слова без внимания, – Бунин считал столь почитаемый и нынешними либералами «Серебряный век» – сплошной вальпургиевой ночью. И кто поспорит? Если положить руку-то на сердце. Ты слышала об отмененном в Большом театре спектакле про Нуриева?

– Про всероссийскую обнаженку? Говорят, поправили…

– Она оттуда же. Новые «серебряные» или как их там нынче… на новую вальпургиеву замахнулись. Вот где уж точно драма. Та самая драма маятника, который раскачивают наши либералы. И раз в сто лет им удается столкнуть людей в свальный грех братоубийства. Но сначала – притворное заламывание рук! Но притворство, как и фальшь богата ложью, а не правдой. Бедолаги и пытаются оттенить ее естественностью. А на самом деле – тем, что под ней понимают, заблудившись в ответвлениях от древа-то. Ползут по веткам, что чураются ствола, к миражам идолов. А здесь до пропасти один шаг – веточки-то все тоньше. И будет край, и обязательно обломятся. Но прежде попотрошат вволю дух-то человеческий! Топтать «веру, надежду и любовь» у «серебряных» было даже модным! Ведь называли этим совершенно другое. Так и раскачивали, так и вели. И стихами, и обнаженкой, и беспредметным бредом на полотнах  – думаешь в «Большом» что-то новое открыли? А потом и к самой кровавой революции. Помнишь Столыпина? «Им нужны великие потрясения, нам нужна – великая Россия»!