Из многолюдной, разноцветной толпы на перроне неожиданно появлялись всё новые знакомые лица. Новость о нашем скоропалительном отъезде успела широко распространиться, пока мы занимали у знакомых деньги на билеты и еду. Железнодорожные билеты обошлись нам по пятнадцать рублей, потому что их нам купили вполцены Кот с однокурсником по своим студенческим билетам. Хорошо было бы, конечно, иметь с собой еще и справки со школы на случай проверки, но откуда их взять? Я сам был удивлен при виде количества пришедших проводить нас в дальнюю дорогу. Кто-то из них желал нам счастливого пути, кто-то говорил, что завидует нам. Однако у нас не возникало и тени сомнения, что никто не сдаст нас родителям и нас не снимет с поезда милиция на полпути.

У меня в жизни так не захватывало дух, как в тот момент, когда поезд наконец тронулся в пять вечера. Впереди лежала долгая и большая дорога. Сама жизнь впереди была долгой и большой, и, пожалуй, это от нее самой в тот момент у нас так сильно захватывало дух. Так чего было ждать? Надо было жить, двигаться, видеть как можно больше интересного, вдыхать ветер перемен, такой же непостоянный и изменчивый, как сама наша жизнь.

Например, самый красивый закат, конечно же, можно было увидеть только из окна прокуренного тамбура, как я и предполагал. А как приятно было засыпать под стук колес плацкартного вагона! Я занял нижнюю полку, Федян растянулся на верхней. Около пяти утра меня растолкал проводник: «Это ты выходишь на Тюлькубасе?» – «Че? Где?» Я даже не сразу понял, о чем он говорит. «Я же до Москвы еду, братан!» – «А, извини». И он пошел дальше. Я снова заснул.

В эту ночь мы оставили позади зеленые долины юга. С утра в окне потянулись сухие, бесплодные степи, однообразные на сколько хватало глаз, до самого горизонта. Мы много времени проводили в тамбуре. Несмотря на начавшийся сигаретный дефицит, «Полетом» и «Риском» без фильтра мы затарились основательно. На еде, правда, приходилось экономить. На обед скинулись мелочью и пришли в вагон-ресторан взять по паре рогаликов да бутылку «пепси-колы». Буфетчик открыл нам бутылку, но, когда мы попросили стаканы, он радостно так ухмыльнулся, подмигнул нам и говорит: «А вы, ковбои, пейте из горла прям». Мы с Федяном переглянулись и, не сговариваясь, развалились на скамейках за ближайшим столиком, закинув на стол ноги в стоптанных адидасовских кроссовках. «Э-э, ребята, вы что делаете?» – буфетчик не только встревожился, но еще и, кажется, возмутился. «Так ты ж нам сам сказал, как ковбои, пить», – удивился Федян. Тогда он с недовольным видом вынес нам пару граненых стаканов. «На, бери, только ведите себя нормально, по-человечески».

Вторые сутки, как и первые, не отличались разнообразием ни снаружи, в степях за окном, ни внутри плацкартного вагона № 13. Ландшафт менялся с голых холмов и скал на плоские степи и даже полупустыню. Убогие саманные мазанки, одинокие могилки, совхозы, сборно-щитовые дома с шиферными крышами, полустанки, возможно населенные исключительно путевыми рабочими в оранжевых жилетах. Городки, застрявшие в укладе пятнадцатого века, с незаасфальтированными улицами, тонущими в весенней хляби «Запорожцами» да «Москвичами» и клонированной водонапорной башней из рыжего кирпича у каждого вокзала. Мы развлекались тем, что рассказывали всякие небылицы про столичную жизнь другим пассажирам. Просто придумывали всякую чепуху прямо на ходу и с упоением гнали. Бабули всему верили, цокали языками и качали головами. В общем-то, можно сказать, что просто было настроение хорошее, вот мы его и поднимали всем окружающим. Потом засели с ними в подкидного. По вагону периодически пробегали торговцы, раскладывали книжки, сувениры, трясли перед глазами вкусной на вид копченой рыбой из Сырдарьи, но мы терпели. Торговцы мчались дальше. А скорый поезд все бежал и бежал, с востока на запад и с юга на север, оставляя все дальше и дальше позади все привычные, обжитые подворотни и насиженные скамеечки нашего района.