Егору Гнедому это качество от матери досталось, а матери – от бабки.

Скажете, не бывает такого? Еще как бывает!

Однажды на рыбалке. Поплавок нырнул резко, – так берет большая рыба! – и Егор сказал сам себе: сазан наживу заглотнул. Попался. Семь кило, не меньше. Вот теперь же подсеку, но до берега не дотащу, сорвется. И ведь сорвался! Оборвал, сволочь пузатая, лесу, да ушел на свободу дальнейшего плавания!

В другой раз по малину собрался, лукошко приготовил, сапоги надел. А с утра сверлило: вот выйду по малину-то, и непременно косолапого встречу. Может, не идти? А все ж пошел. Не успел полкорзины набрать – в кустах медведь. Едва ноги унес.

И сейчас в котельной чувствовал: что-то должно произойти. Он совсем не желает, противно даже думать. Но облако невезения уже нависло над вещественным миром, задергались шатуны злободейные.

Котлы гудели ровно, приборы не шалили, но у Егора сосало под ложечкой, ноздри раздувались, пятки угольями жгло. А лицо сделалось пунцовым, как знамя. Не мог он избавиться от предчувствий.

И что же? Заметил в проеме угольного склада мелькание теней.

Оно-то бы и ладно, что тени, возможно, от окошка. Там ничего нет, кроме кучи антрацита, да тачки с лопатою… Это же не работа, а морока одна! К черту котельную, к черту лживого Корсунского, к черту совместительство! За свои же копейки все нервы изведешь!

Однако в следующее мгновение сторож замер.

Первым, щелкая шпорами по бетону, промаршировал мимо него рыжеусый офицер в фуражке набекрень, в потертом кителе при серых от пыли аксельбантах, в галифе и перепачканных глиною сапогах.

Вторым, – шаркая стоптанными каблуками, – объявился чувак при саквояже, похожий на земского учителя.

За ним, цокая подковками, вышагивал другой: блондинистый, худощавый, в твидовом до пят пальто и сером котелке, надвинутом на лоб, так что глаз его Егор не разглядел. Он вел по руку молодую даму, выше себя ростом, которая ступала не по-женски широко.

Едва они поднялись по лестнице, и вышли из котельной, как обнаружился еще один – чернявый юноша, то ли грузин, то ли узбек, в общем, похожий на валета пик, во фраке с оторванным рукавом. Его сторож принял за студента. Студент просверлил помещение глазами, как бы давая понять, что не понимает, как он мог оказаться среди этих труб, насосов и вентилей.

Не успел Егор отойти, как из угольного склада выпорхнула дама, молоденькая, лет двадцати, вся в кротовом меху. Из-под шляпы выглядывали собранные в пучок волосы. Лицо красивое, кареглазое, дерзкое, породистое. И если б не изысканный и странный наряд, Егор мог бы поспорить, что гостья поразительно похожа лицом на знакомую бомжиху.

К вечеру, обдумывая эти дикости, Егор так напился, что к нему снова пришла ехидна.

Но, во-первых, это не наше дело, а во-вторых, здесь не место данным подробностям.

Германская Империя, предместье Мюнхена, 1911 год

Что касается штабс-капитана Ландо, то он вернулся из Шлиссельбурга с чувством выполненного долга. Отряд корректировщиков уже в будущем и адаптируется.

Он хотел привычно отправиться в ангар, но заметил, что на дороге, огибающей летное поле, показалось авто, поднимающее клубы пыли. Ошибиться он не мог: конечно, это был «Форд» Савинкова.

Руководителя Боевой Организации партии эсеров удивляло, с какой любовью рассказывал ему Ландо о самолете. И относился к нему как к живому существу. Корпус он называл телом, крылья – руками, а мотор – сердцем. О двигателях «Антуанет»: нет у них души, железные истуканы.

Савинков едва убедил ЦК, что не позже конца лета воздушная акция против царя станет возможна. Он привез еще десять тысяч немецких марок. Если уж дело с аэропланом затягивается, не лучше ли купить автомобили для метальщиков бомб? Или взрывчатку. Русский динамит ненадежен, приходится возить из Европы.