Все это время Ясинский с сожалением глядел на меня, затем достал откуда-то кусок копченой колбасы и сунул мне, – подрубай земеля, полегчает.

Есть очень хотелось, но было недосуг.

Я запихал колбасу в карман, взял что нужно, и мы поспешили в старшинскую. Кроме Захарова с Бахтиным там уже были Сомряков и Лойконен.

– Свободен, – бросил Бахтин Ясинскому, и тот на цыпочках вышел, осторожно прикрыв за собой дверь.

– Ну, давай, шахтер, показывай. Публика ждет зрелищ,– прогудел Захаров.

– Спорим, не пробьет?– нарушил тишину Сомряков, внимательно осмотревший и даже нюхнувший доску.

– Мои новые клеша против твоих котлов*, – указал на широкое запястье инструктора. Захаров вопросительно взглянул на меня, я согласно кивнул.

– Принимается, – протянул он руку Сомрякову, и Бахтин разбил сцепленные ладони.

Я же положил обрезок на банку, достал из кармана робы носовой платок и, свернув его в несколько слоев, наложил на шляпку гвоздя, которую плотно зажал в левый кулак.

Примерился, подняв руку, и с приседом нанес удар.

– Тр-рах!

Гвоздь пробил доску вместе с сиденьем банки, выйдя из него на пару сантиметров.

Оглянулся на старшин. Сначала они оторопело молчали, а потом окружили табурет с прибитой к ней доской и обменялись репликами.

– Ну, ты, бля, даешь! – ткнул меня в бок Бахтин, – давай ко мне в лаборанты.

– Ага, давай, будете вместе к минам доски прибивать, – скривил губы Лойконен.

Сомряков с Захаровым молча осматривали банку, обрезок и торчащий из нее гвоздь.

– Да-а, а клеша-то твои, тю-тю,– изрек Захаров, расшатывая гвоздь и с натугой вытаскивая его наружу.

– Давай еще раз, – зло глядя на меня, бросил Сомряков.

Я повторил трюк, с той лишь разницей, что в этот раз гвоздь пробил только доску. За дверью раздался шум и топот многочисленных ног. Это из клуба вернулись курсанты, ходившие смотреть фильм.

– Роте, приготовиться к построению на вечернюю поверку! – донесся голос дневального.

– Ого, да уже без четверти одиннадцать,– спохватился, взглянув на настенные часы Бахтин.

– Давай, Королев, на построение,– похлопал меня по плечу довольный Захаров.

Я быстренько покинул «старшинскую».

С того вечера мои отношения с инструктором еще больше улучшились, но в лице Сомрякова я приобрел себе недоброжелателя.

Примерно через неделю старшины взяли меня с собой после отбоя в роту коков, где под «гвоздевой» трюк, на пари выиграли у местных инструкторов коробку сгущенки, а к нему несколько бутылок вина «Три семерки».

Пяток банок были выделены мне и честно употреблены с друзьями в роте.

Между тем, учеба катилась своим ходом.

Мы уже достаточно уверенно разбирались в образцах торпед и морских мин, знали их тактико-технические характеристики, принцип действия и правила обслуживания.

Иногда, под надзором мичмана Мальцева и Бахтина, выполняли практические стрельбы воздухом, из торпедных аппаратов.

Однажды какой-то шутник, незаметно запихал туда половину шапок, лежавших на полке вешалки.

Аппарат бахнул наружу (шапки улетели метров на тридцать) и мы собирали их, бегая по снегу.

В феврале 1972 года впервые побывали на дизельной лодке 641 проекта. А когда шли туда, командир остановил строй, развернул его к какому-то дому и сказал, – здесь после войны жил капитан 3 ранга Маринеско. Имя этого героического подводника мы узнали из его рассказов на занятиях.

Тем вечером мела сильная пурга. Фонари слабо освещали несколько пирсов в Минной гавани, у которых застыли покрытые инеем субмарины.

В рубке ближайшей к нам, тускло светились огни иллюминаторов, а у трапа стоял моряк в заснеженном тулупе, вооруженный автоматом Калашникова.