– Постой, парень! – послышался сзади хриплый голос с характерным акцентом жителя Самарканда.

Ренат обернулся. Перед ним стоял дочерна загорелый невысокий узбек неопределённого возраста в пропылённых мешковатых штанах с заплатой и рубашке, давно потерявшей свой цвет. Кажется, он уже встречался Ренату у рынка.

– Дорогой, дай на опохмел! – скучным тоном попросил бродяга, глядя куда-то поверх головы паренька.

Ренат уже не раз слышал подобное, подавал редко:

– Извините, не при деньгах.

Узбек, должно быть, ждал такого ответа, посмотрел маслянистыми глазами, сказал:

– Тогда купи нож, – в его руке сама собой возникла раскладуха, блеснуло на солнце лезвие.

Ренат уже дня три подыскивал себе что-то подобное. Полезная вещь в одинокой жизни на краю Земли, да и вообще…. Только ничего толкового не попадалось.

– Сколько стоит? – приценился он.

– Сто рублей! – выпалил абрек.

Приличная сумма для тех времён и мест. Этому кинжалу красная цена – пятёрик, но Ренат совершенно не ориентировался в ценах. Честно говоря, он и в жизни ещё совершенно не ориентировался, только недавно упорхнув из родительского гнезда на край света.

– А хороший?

– Хороший, хороший, – ухмыльнулся бродяга. – Всё, что хочешь, прорежет.

– А можно посмотреть? – Ренат сделал шаг, и запросто забрал нож из грязной ладони.

Узбек стоял, как в лоб ударенный, бессмысленная улыбка застыла на губах. Ренат повертел ножик в руках, попробовал пальцем клинок. Острый. Обычный. Сложил, убрал в карман.

Даже в перегретом среднеазиатским солнцем девственном младенческом мозгу шевельнулся призрак догадки, что демонстрировать содержимое сумки здесь и сейчас – не стоит. Чуть расстегнув молнию, Ренат запустил руку, пошарил, и наугад, как в лото, вытащил пачку. Сто листов по рублю. Узбек взял деньги, как под гипнозом, хлопая глазами. Ренат развернулся, побрёл дальше. Сделав шага три-четыре услышал жалобное:

– Э, друг, погоди!

Бродяга так и стоял с пачкой денег в согнутой руке, с видом человека, которого только что обманули, предали, но как именно – не понятно. Он робко приблизился, вернул деньги, попросил:

– Отдай нож, уважаемый! Не могу продать. Брат подарил!

Ренат пожал плечами, протянул нож. Узбек поспешно спрятал его в карман, взмолился:

– Ну, дай хоть десять рублей – помираю!

Ренат разорвал упаковку, неумело отсчитал десять купюр.

Узбек схватил деньги, пробормотал «рахмат», почти бегом отправился назад в Кант, качая головой и воздевая руки.

Ренат бросил уже не полную пачку в сумку, продолжил путь. Уже когда проходил мимо двухэтажного кафе «Фройндшафт» с облупившимся фасадом, понял, что только что принял участие в самом глупом, постыдном и нелепом ограблении в истории человечества.

Ножик он купил на следующий день. За три рубля пятьдесят копеек.

А Рустама Фарух нашёл через неделю в старом саду на яблоне.

Решение уехать в Киргизию созрело постепенно, не было спонтанным, и предопределялось всем складом личности Рената. Его крайний максимализм окружающие списывали на издержки возраста, но юность лишь добавляла остроты и перца черте характера, что торчала из мальчика с детства, как куст репейника на подстриженном английском газоне: всегда сам, и всегда в крайностях. Отчасти, виной тому гены, а отчасти – та культура, что взрастила детей последнего советского десятилетия. В песнях Высоцкого, в фильмах о гордых мушкетёрах, о мужественных североамериканских индейцах во главе с Гойко Митичем, о бесстрашных солдатах бесконечных российских войн; даже в сказках – герои не мучились изматывающей достоевской рефлексией, их мир состоял из двух цветов, без полутонов. «Разберись, кто ты – трус, иль избранник судьбы, и попробуй на вкус настоящей борьбы» – хрипел бард, и ему верили.