Мама высморкалась и сказала:

– Я тебе рассказывала, что у меня была эпилепсия?

Я оторвалась от радио и недоуменно уставилась на нее. Мама, как ни в чем не бывало, подкрашивала губы, глядя в зеркало заднего вида.

– О чем ты говоришь? – спросила я, решив, что она оговорилась. Наверное, она имела в виду экзему или что-нибудь в этом роде.

– В детстве у меня постоянно случались припадки, каждый день, – продолжала мама, закрывая тюбик с помадой. – В школе, везде. Они бывали очень сильные. Учителя звонили тете Рите, потому что только она знала, как меня держать, чтобы не причинить мне травму.

Я сидела раскрыв рот и в кои-то веки ловила каждое материнское слово.

– Это было в Италии или после? – спросила я. Мама родилась в небольшом городке около Рима и иммигрировала в Америку вместе с моей бабушкой и тетей, когда ей было восемь.

– И там, и здесь, – ответила она. – Когда мы перебрались в Бруклин и я уже пошла в среднюю школу, стало только хуже.

Как могло случиться, что я об этом ничего не знала? Как ей почти двадцать лет удавалось сохранять в тайне едва ли самый интересный факт из ее детства? Почему ни бабушка, ни тетя ни разу не упомянули об этом?

– Я могла бы жить нормальной жизнью, – продолжала мама, глядя на неподвижную колонну автомобилей, выстроившуюся перед нами. – Я очень хотела пойти в чирлидеры, но не стала даже пытаться, – а вдруг у меня припадок случится прямо посреди матча. И я даже надеялась, что смогу получить водительские права.

– И что же произошло дальше? – спросила я, словно маленький ребенок, слушающий сказку на ночь. Впервые я слышала от матери монолог, в котором ни разу не упоминались ни «черти», ни «дебилы». Это была захватывающая история.

– Однажды – мне было тогда около тринадцати – целый день прошел без единого припадка. Назавтра то же самое. Неделя прошла без припадков. И так продолжается по сей день.

– Что ты хочешь сказать? Ты излечилась?

– Я об этом тебе и толкую. Сама не знаю, как это произошло. Никто не знает. В один прекрасный день эпилепсии как не бывало. – Она сделала короткую паузу и добавила: – Случилось чудо.

Ах, вот оно что. Теперь-то я поняла соль этой истории. Но для пущей уверенности мама мне все разжевала.

– Чудеса случаются, – сказала она, со значением глядя на меня. – И в твоем случае чудо тоже случится. Я это знаю.

Я вдруг ощутила – нимало не удивившись этому, – что от такой странной и неожиданной психологической накачки мне действительно стало лучше. Намного лучше. Я вдруг почувствовала надежду.

Позже, уже вернувшись в колледж, я посидела в местной библиотеке за компьютером и выяснила, что есть разновидности детской эпилепсии, которые излечиваются самопроизвольно, обычно до достижения половой зрелости, но это никак не противоречило утверждению матери о том, что это было чудо. Еще вчера она кусала свой язык, дергаясь на полу в классе, а назавтра уже все было хорошо, и болезнь больше так и не вернулась. Это было чудо независимо от научных объяснений случившегося.

Мы никогда больше не обсуждали с ней ее детскую эпилепсию. Я не знаю, известна ли вся эта история моим сестрам и отцу. Мне не пришло в голову спросить их об этом. Впоследствии некоторое время я размышляла над этой историей и думала, что, может быть, матери стоило рассказать мне об этом несколько раньше и что, возможно, мы ввели в заблуждение врачей, отвечая отрицательно на вопрос, была ли эпилепсия у кого-нибудь из нашей семьи. Мама, наверное, считала, что раз болезнь прошла, то и упоминать о ней незачем. Она стала достоянием прошлого и к настоящему отношения не имела.