Это было последней каплей. Не выдержав, Блэйм сорвался с дивана и выскочил из этой душной, пропитанной алкогольным смрадом комнаты, затем пробежал по каким-то узким затхлым коридорам, которые почему-то напомнили ему министерство социальной опеки в Нью-Йорке, и наконец оказался на улице, глубоко вдыхая свежий воздух.

Ему стало жарко, и он прислонился лбом к ледяному стеклу здания. Открыв глаза, он увидел себя в отражении, и ему стало тошно.

– Будь ты проклят, – прошептал он.

Затем резко развернулся и побежал прочь.

Чувство стыда буквально пожирало его. Все его тело скручивало и ломало. Ему хотелось плакать, но он сдерживал себя. Весь запыхавшийся, он оказался возле входа в парикмахерскую, где последний раз делал себе прическу. Заскочив туда и сев на то же кресло, он подозвал к себе мастера, и Блэйма даже ничуть не удивило, что это оказался тот же парень, что делал ему прическу пару дней назад.

– Сбрей, – дрожащим голосом приказал он.

– Что, прости?

– Я хочу, чтобы ты побрил меня…

– Под ноль? – удивился тот.

– Да, сбрей все волосы! – уже истерично закончил Блэйм.

Молодой парикмахер тоже занервничал, но перечить ему не стал. Он схватился за бритвенную машинку, которая висела у него на поясе и начал сбривать оставшуюся копну темно-каштановых волос с его головы. Через несколько минут на голове у Блэйма практически не осталось волос.

Он быстро рассчитался с парикмахером и выскочил на улицу. Его сильно продувало ветром. Только сейчас он заметил, что оставил свою куртку в той чертовой комнате. Пробежав вдоль какой-то узкой улицы, он не выдержал и бессвязно прокричал:

– Все из-за тебя… все, что со мной произошло… избавиться от тебя, как от волос.

Блэйма душили слезы, он остановился возле какого-то дома и обхватил колючую, остриженную почти под ноль голову руками.

– Я все тебе простил, а ты смеешь изменять мне прямо на моих глазах, даже не скрывая! Какой же ты мерзавец! – прорычал он, после чего снова куда-то пошел.

На улице уже совсем стемнело и зажглись фонари. Он решил направиться к пристани, от которой каждый день отчаливал паром и катал туристов по каналам города целыми днями. Уже издалека Блэйм смог различить этот паром, так как его палубы были украшены разноцветными гирляндами и оттуда доносилась громкая музыка.

В этом городе отовсюду звучала громкая музыка, смешиваясь в неразборчивую какофонию звуков, которая любого могла просто свести с ума. Иногда он не мог заснуть из-за этого шумного города, так как музыка была слышна в номере отеля в том числе. Блэйм уже не мог находиться в этом городе. Все внутри него горело от негодования. Он хотел уехать и никогда не возвращаться.

«Куда? – вдруг спросил он себя, подходя к пристани. – Мне некуда идти! – неожиданно осознал он. – Вернуться к матери? Но я ей не нужен и никогда не был нужен, она не любила меня так, как отца. Я всегда для нее был рудиментом, который, если не убрать, с годами начинаешь просто прятать от окружающих под одеждой».

Он сел на лавку и стал, не отрываясь, смотреть на паром.

«Неужели я вцепился в него, потому что решил, что он заменит мне отца? Юкия будет любить меня, вместо него? Я что, совсем сошел с ума?! Что же со мной происходит? В одном я уверен точно: он – животное, которое не способно любить. Ему все равно, с кем и когда, он, как паразит, присасывается в наиболее выгодном ему месте. Неужели я ошибся, поставил все на возможность создать с ним что-то одно, что-то, что будет только между нами?» – он закрыл лицо руками.

Ветер терзал крошечную фигурку, которая сотрясалась из-за рыданий на фоне яркого, проплывающего мимо парома, с палубы которого доносился радостный смех пассажиров.