Сегодня диссертация не пишется, в рассветной тишине ко мне крадутся воспоминания. Я был школьником, шли с отцом по улице, а там подметал дворник. Папа и говорит, дескать, учись, а то будешь махать метлой. И я из кожи вон лез, чтобы такое не случилось. Мама хотела сделать меня пианистом, но у меня был свой план: стану советским офицером, как отец. В Вильнюсе мы ходили в отдельные поликлиники, кругом нас встречали с уважением: чего ж не быть военным?

Учился я в русской школе, свой среди своих. Бывало, батя забирал меня после уроков: придёт статный, в кителе, на погонах звёзды. Одноклассники смотрели на него с восхищением, а потом меня спрашивали: «Как там дела, не нападёт Америка?».

Учиться было нескучно: курили за гаражами, карты с голыми девками друг другу передавали, на пару дней. На Перестройку внимания не обращали, школярам не до политики. Зато любили спорт. Литовская школа была недалеко – через баскетбольную площадку и на соседнюю улицу. Мы знатно резались с литовцами в баскетбол, и каждый хотел стать Сабонисом, который гремел на весь СССР. На баскетболе я и нахватался литовских слов, а литовцы от нас – русских. Надо же было как-то договариваться.

У одноклассника, Игоря Савельева, однажды появились фирменные джинсы – родители привезли из Польши. В ту пору всё было красивое, не только одежда. Идёшь с пацанами по проспекту Ленина, а урны там массивные, серым покрашены. Загляденье! И совки были прочнее, и блины вкуснее. Зайдешь в блинную и уплетаешь их вместе с какао. Всё удовольствие стоило 15 копеек.

Меня на улице не трогали: Вильнюс маленький, попробуй тронь офицерского сына! А Савельев однажды шёл мимо литовской школы, и ему надавали по шее. Мы тогда назначили литовцам встречу за гаражами, но разговор не заладился и свёлся к национальностям. Дети откровеннее взрослых, а потому дело окончилось дракой. Хорошо, что без крови.

После этого ходили драться классом на класс по нескольку раз в неделю: сначала дразнились, потом кто-то мог и кулаками помахать. Постепенно с литовцами стали приходить их девушки, тогда и мы наших девчонок подтянули. Потом про наши баталии узнала завуч, меня и ещё нескольких таскали к директору.

На заре девяностых начался большой передел: переименовали проспект Ленина, затем Республиканскую библиотеку. В блинной продавщица – ну, Гинтаре – вдруг говорит: «Несупранту́ ру́сишкай», не понимает она по-русски. «Ну как же не понимаешь, если вчера разговаривали?!» Тогда я вспомнил, что «два блина, пожалуйста» – это «ду бли́нус, прашо́у». И стали мы с ней по-литовски беседовать, но больше – жестами. А у детей во дворе появилась новая считалочка. В переводе на русский звучала так: «Раз и два, раз и два, русских нет – свободна Литва».

А потом случился страшный январь – возле Вильнюсской телебашни советские солдаты поубивали людей. Я тот вечер запомнил навсегда. Отца не было, его срочно вызвали на дежурство. Мама закрыла занавески и выключила свет, только телевизор работал. Включишь литовское ТВ – там ужас, танки, крики, стоны. Включишь Москву – всё у них спокойно.

Батя не пускал меня в школу целую неделю, а потом говорит: «Нигде не болтай, что у тебя отец военный. Спросят – ничего не знаешь и литовцев уважаешь». В школе прошёл слух, что скоро всем русским нарисуют на дверях чёрные кресты. Я уж был десятиклассником, не особо верил, но стало неуютно. В Республиканской библиотеке литовские работницы меня раньше встречали ой как радушно, а после тех событий стали неразговорчивые. Приду, дам читательский билет и жду у стойки полчаса: все очень занятые.