Замечаю в глазах мамы слезы. «Странно, – думаю я. – Мама любит папу и Степана тоже. Разве можно любить двоих?» Словно услышав мои мысли, она говорит:

– Мы с твоим отцом любили друг друга. Но обиды разрушают все. Ты сейчас не можешь этого понять.

«Наверное, нет, – думаю. – Но зачем же расстались, если любили?»

Пока самолет не приземлился, я повторяла последние слова папы: «Я буду приезжать… Я буду приезжать…»

Он сдержал слово и навещал нас раз в полгода.

Я бежала к нему, он поднимал меня на руки, прижимал и, целуя, вдыхал мой запах. Я замирала от счастья. Беспокойное ожидание заканчивалось, время струилось в счастливом ритме. Всего два дня.

Мама к нам присоединялась ненадолго. Степан сердился и ссорился с ней в такие дни. Он перестал бегать к соседке, но отношения с мамой напоминали огонь в печи: то разгорались, то затухали, иногда грозили пожаром, опаляющим все вокруг.

После первой встречи с папой я перестала называть Степана отцом. А он вроде бы и не заметил.

Когда папа уезжает, я ощущаю, как умирает мое дыхание, а свет становится свинцовым. Два дня блаженства оказываются слишком короткими. Не отпускает горькая мысль: почему мы не можем жить вместе? В ожидании новой встречи я пытаюсь уравновесить свои чувства к отцу: любовь и глубокую обиду на его отсутствие.

Стало привычным представлять, какой у папы дом, где он сидит, когда читает книги, из какой чашки пьет чай. Я вхожу к нему, сажусь рядом, он обнимает меня, целует. Только его жену и детей не могу вообразить, но я им завидую: они живут с ним.

Я веду счет времени до следующей встречи, тороплю его, но оно не спешит сокращаться и тянется невероятно долго.

Ноябрь. Осенние каникулы. Еду в поселок на машине, что поет скрипучим голосом в такт говорливому водителю. Неприятно пахнет бензином и старыми кожаными сиденьями, но это не нарушает предвкушение счастья от встречи с бабушкой и дедушкой. Я улыбаюсь от мысли, что снова услышу ее тихую молитву с придыханием: «Господи Иисусе Христе…» и спор с дедушкой о религии – он не верит в Бога.

Машина останавливается возле дома, бросаюсь к калитке, а навстречу уже спешит бабушка, раскрыв руки для объятия. Я прильнула к ней – аромат ванили. «Булочки приготовила», – радуюсь я. Ее коса щекочет мне нос. «Косица, – так называет ее бабушка. – Вот и все, что осталось от густой косы».

– Как ты выросла, моя красавица! Верочка, неужто тебе уже пятнадцать? Невеста.

– Бабушка, я не люблю это слово.

– Как? А раньше все мечтала о белом платье и о длинной фате.

Дедушка заносит в дом сумку.

– Книг-то сколько! Хорошо, что тебя сосед привез. Как бы сама донесла до автобуса? Все так же глотаешь книги?

– Да, дедушка, вся в тебя, – смеюсь я. Он гладит меня по голове большой жесткой ладонью. Я обнимаю его – крепкого и сильного, как дуб.

– Подросла, – замечает он.

– Обжились на новом месте? У тебя теперь есть своя комната, – радуется бабушка тому, что мы получили отдельную квартиру.

– Да, бабушка, жаль, что уже прохладно и не могу сидеть с книгой на балконе.

После обеда подхожу к зеркалу в старинной раме, раскладываю черты лица на «похоже на маму» и «похоже на папу». Нахожу больше папиного. «Красавица? – вспоминаю слова бабушки. – И где эта красавица?» Потянула в стороны длинные косы, покрутилась. На белой коже светло-карие глаза кажутся еще светлее, приблизившись вплотную к зеркалу, рассматриваю их. Ничего красивого! Еще эта глупая ложбинка на кончике носа, словно он раздваивается. Хорошо, что это видно, только когда голову поднимаешь вверх. Но я не гордячка, нос не задираю. Кружусь по комнате.