– Признаю, идея неплохая, но у меня девушка есть. Ей бы объяснить нужно.

– Никому, кроме нас. Ты не знаешь, кто виновен и на что он способен. А одно неосторожное слово может разрушить план. Да и лучше, если твоя в сторонке постоит. Целее будет.

Понимаю, что они правы. Меньше всего я хочу подставлять Еву. Да и, возможно, не придётся притворяться, если она меня не ждёт. Из головы не выходит вопрос, почему она жила у отца. Надеюсь, что друг прольет свет на эту тёмную историю.

– И, да, медведем будешь. А то мы с маньяком поспешили. Не серчай.

– Я готов быть кем угодно, лишь бы выйти отсюда, – смеюсь.

– Ещё интересные нюансы для тебя есть, – Ворон продолжает. Я внимательно слушаю. – Папаша твой странный тип. Что вы не поделили?

– Откуда знаешь? – я действительно удивлён.

– Он через Калинчука действовал, просил тебя немного взбодрить, – кивает на мои раны.

– Не знаю, что сказать. Но, в принципе, я не удивлён.

– Ты если нет, то мы очень. Не родной ему, что ли?

– К сожалению, родной.

И я действительно так считаю. Нехрен таким ублюдкам детей рожать.

– Сильно громко он пел, что ты виновен, вот мы и заподозрили, что у старика рыльце в пушку. Не он ли, случайно, на баб твоих позарился?

– Раньше я думал, что до такого этот псих не опустился, но сейчас ему веры нет. Он меня отмазать обещал, если вернусь в семью и бизнес на себя возьму. Если он не убивал, то может знать, кто.

– Верно мыслишь. Разберемся.

– Савицкий, к тебе посетитель. Встать. Лицом к стене.

Я уже по привычке завожу руки за спину и после щелчка наручников, поворачиваюсь к двери.

– Привет, дружище. Ты, вроде как, посвежел, не? – Серый, как обычно.

– Новости хорошие. Надеюсь, я скоро выйду, Серёг.

– Так и я с новостями к тебе! Следака нашего восстановили на это дело. Надавили сверху. Нашли много пробелов и возобновляют следствие. Но это не информация для посторонних ушей.

– Меня когда выпустят, каждая собака будет знать, что его ищут. Так что не особо такая и тайна, – хмыкаю я.

– Я с Евой виделся. Она Катю заходила проведать. Каждый день почти приходит. Вернулась в город. До этого жила в своём посёлке.

– Как она? Ты говорил с ней?

– Подавленная какая-то. Расстроена из-за того, что ты не позволил папаше тебя вытащить. А когда я спросил, что будет делать, если тебя отпустят, она почти разревелась и сказала, что ты, возможно, сам не захочешь с ней быть.

Сжимаю кулаки. Пусть это будет не то, о чём я думаю. Она не могла…

– И всё?

– Формы у неё округлились. Прям женственная стала, только истощена очень. Взгляд такой… не знаю, как описать. Будто не живая она.

– Формы, говоришь…

– Я спрашивал, есть ли кто-то у неё и не беременна ли она. Её в палате от запахов мутило, – уточняет, – На оба вопроса отрицательный ответ.

– На счёт отца узнал? Почему она у него жила?

Но я проследил немного за его домом. Вчера она приезжала к нему. Ты прости, но я скажу. Одета слишком откровенно. К девяти вечера её отвезли обратно. Она выглядела странно. Но это насколько я мог судить с расстояния пятисот метров.– Об этот она ничего не сказала. Покраснела, прятала глаза, но не сказала.

Руки сжимаются в кулаки. Кажется, вот-вот, и начнут трещать кости. Ева… почему? Зачем ты связалась с ним?

– Влад, нужно разобраться. Не наломай дров, ты слышишь, друг?

– Слышу. Когда выйду, я сам во всём разберусь.

Ева

– Ева Викторовна, с вами всё в порядке? Может, скорую? – няня осталась с ночёвкой, видя моё состояние.

– Не надо скорую, – еле выговариваю слова и снова складываюсь пополам.

Слёзы ручьём стекают по лицу, спазмы в горле мешают сделать вдох и я, в прямом смысле, задыхаюсь. Будто кто-то перекрывает клапан.