Устин читал обо всем этом и явственно слышал голос Филиппа Меньшикова: «Россия – большая, на одной стороне ночь, на другой день. А мир еще больше, вот что. А разве может мир терпеть такую несправедливость?»

«Не может… Не может!» – гудело в голове Устина всю ночь. И, кажется, всю ночь он про себя так же горько и тяжело усмехался чему-то.

Второй раз послышался стук в дверь. Устин собрал листочки, рассыпанные по полу, сложил их в папку и крикнул:

– Ну кто там ни свет ни заря?

Дверь приоткрылась, вошла Пистимея.

– Вот она, голубушка, – нахмурил брови Устин.

– Всю ноченьку молилась… за выздоровление твое, Устинушка. – И Пистимея скорбно поджала губы.

– Вот как? – насмешливо сказал Устин.

– Ага… Утро, рассвело уже, собирайся. Я к Марфе побежала, а ты не мешкай тут, Устинушка. Ехать надо ведь нам…

– Ступай. Приду, – коротко бросил Устин.

Пистимея ушла. Морозов не спеша оделся. Одеваясь, не заметил, не слышал, как вошел Меньшиков.

Демид сел на то же место, где сидел вчера.

– Значит, так, Устин, – сказал он, поглаживая папку. – Ты поедешь сейчас домой. Захару скажешь – был припадок. Перепил, мол, горячка и хватила. Пистимея действительно не зря тебя в больницу повезла: это поможет тебе… отвязаться от всяких подозрений. Да смотри теперь у меня!

Устану почему-то показалось, что над его головой болтается паук. Но глянуть наверх побоялся.

– Заниматься будешь тем же, – продолжал Демид. – Только осторожнее, тоньше. С бригадиров-то, наверное, снимут тебя теперь.

– Должно быть.

– Ну, это ничего. Заниматься, говорю, тем же будешь. Я свой вклад делаю… для этого вот… – Демид легонько хлопнул по папке. – Зинку вот сам видел. Не будет, поди, если начнется что, мосты взрывать, как…

– Как кто?

– В кино-то ходишь, поди? Видел, однако, как такие вот… соплюхи эшелоны с немецкими солдатами под откос пускали. Так вот… чтоб не пускали – ты и… В общем, я делаю свой вклад, и ты делай свой. Поплотнее молодежью-то занимайся. Внучка этой Вороновой Марьи… как ее?..

– Шатрова Иринка.

– Вот-вот! Эта не только эшелоны под откос спускать будет. Эта… эта… – Демид не нашел подходящего выражения и замолчал. – Эта еще похлеще вырастет. Чего на нее смотреть?

– Я не смотрю.

– А чего же она у тебя, говорят, ходит, будто в радости выкупанная? – Демид заворочал своими круглыми глазами. – И этой по сердцу надо чем-то, чтоб заизвивалась от боли, чтоб вместо воздуха горстями жгучий перец заглатывала.

– Боюсь я, – выдавил из себя через силу Устин. – Не ее – Анисима боюсь. Он, змей ехидный, глаз с меня не спускает. Если что, так сразу меня…

– Боишься? – Демид встал, подошел к Морозову. – Боишься?! Да ведь по-всякому можно. Хитра лиса, да хитрей охотник.

– Тебе хорошо тут… руководить да присказки всякие вспоминать. А меня… Позавчера, например, Фрол Курганов случайно – ишь ты, совсем случайно! – наткнулся в поле на припрятанные стожки сена. Пустяк вроде, а меня оглушило, как палкой по башке. Когда Смирнова отвозил, еще один удар: «Объясни мне весь твой разговор с Кургановым у конюшни. Всю махинацию с этим сеном в Пихтовой пади объясни…» А как я объяснять буду? Вчерашней ночью – третий удар. Снова от Фролки Курганова: «Подгниют корешки-то… упадет дерево». Тебе-то не понять, может, о чем он намекает, а я знаю… Тут уж от этого удара искры из глаз посыпались, в глазах потемнело… Да что там первый, второй, третий! Чего их считать, удары! Разве их пересчитаешь, коль сыплются они в последнее время справа, слева, спереди, сзади – не успеваешь поворачиваться. А порой, говорю, даже и не знаешь, откуда они, с какой стороны… Даже племянница твоя разлюбезная, Наташка… Знаешь, поди, как у меня с ней. Пистимея, должно, в курсе держала… Боится она, а нет нет да и полоснет глазами. А время-то идет… А ну, как расклеит рот? Или тот же Анисим Шатров! Этот ничего вроде и знать-то не должен, а ведь… И этот вчера заухмылялся слюняво прямо в морду Илюшке Юргину: «У тебя, однако, макушка-то давно острижена, одни усы остались». Тоже прибауточка, а к чему она? Да и сам Илюшка, мешочник мокрогубый, окрысился на меня: «Но, но, на равных ведь играем!» На равных! Вон как заговорил! Понятно? Вот и боюсь. Вот и… жду… со дня на день…