– Да, пожалуйста, – сказал Вышегорский и проводил взглядом неожиданно объявившеюся соседку. Она была не дурна. Более того, она была чем-то схожа с теми удивительно красивыми дамами, которые присутствовали на полотнах художников. “Во всяком случае, ее соседство лучше, чем громкая болтовня престарелых иностранцев”, – подумал Вышегорский, в то время как женщина возвращалась к столу с ярким пакетом импортного печенья.

Женщина достала сигарету, но не закурила. И некоторое время, пока Вышегорский тщательно, кусок за куском, пережевывал сочное мясо, они не разговаривали.

– Не желаете печенье, португальское, – предложила женщина, а сама маленькими глотками отпивала горячее кофе.

– Спасибо, – мужчины не очень любят сладкое.

– Вы напрасно столько едите мяса, – сказала она.

– А что вы предлагаете кушать? – сказал Вышегорский и более внимательно посмотрел на незнакомку.

Перед ним была женщина, во всем облике которой угадывалась та редкая натура, которая рядом с незнакомым мужчиной безо всяких комплексом будет задавать массу вопросов и при этом не отстанет, если не получит хотя бы общие, ничего не значащие ответы. Подобные женщины невыносимы в быту, когда они нелюбимы или когда погружены в водоворот своих мыслей и дел. Но такие женщины незаменимы для легкого флирта без обязательств во время приятного отдыха, чем в данную минуту и занимался Вышегорский, поэтому он вполне был настроен хоть как– то поддержать ее достаточно пустой разговор.

– Сейчас нужно кушать больше салатов, – сказала она и тут же добавила: – Это и полезно и, если хотите модно.

– Вполне согласен с вами. Но если говорить о полезности, то вам лучше бросить курить. Или это так безнадежно модно? – сказал Вышегорский, цепляя на вилку еще один кусок говядины.

– У меня слабый характер, но я с вами согласна. А вы, как я понимаю, не курите, – сказала она и вздохнула, сделав как-бы затягивающее дым заманчивое движение губами. Ей это явно шло, что она ни раз испытывала на других мужчинах, поэтому не могла отказаться от демонстрации сигареты, помогавшей ей подчеркивать стильную внешность.

– А еще что вы заметили?

– Могу уверенно сказать, что вы весьма рациональная личность, – сказала она и приготовилась парировать его очередные слова.

– Это понятие оценочное, ибо каждый человек по своему рационален, в противном случае его отторгает среда. Мы находимся в выставочном зале, однако здесь есть ресторан, магазины т.е. вещи совершенно далекие от живописи.

– Интересно, продолжайте. Я слушаю, – заулыбалась женщина.

– Но подумайте о рациональности холста картины. Если исходить из теории рациональности, то картины лучше писать на тонком листе бронзы или меди, – сказал Вышегорский. – Не на много дороже, хотя бы для богатых художников, но, наверняка, долговечнее, практичнее.

– Но почему?

– А что происходит с холстом, если не выдерживать температуру? Если сыро и холодно, то холст гниет и провисает, на нем появляется плесень. Если жарко и сухо, то он превращается в барабан.

– Так где же выход? – спросила женщина.

– Выход искать не надо. Его вывело время. Именно направленность времени в существующем пространстве только и может подсказать правильное решение, – сказал Вышегорский и по глазам женщины попытался понять, что она уяснила. – Какие бы хорошие картины вы не писали, но от вас потребуют холст. Холст – это время для остановленного времени, чем и является изображение. Холст будет всегда, чего бы и кто не придумал типа видеозаписи или других способов фиксации времени. Вечность – вот ключевое слово для холста.

Застольная беседа, незаметно превратившаяся в философский диспут, окончилась тем, что Вышегорский познакомился с этой женщиной. Ее звали Лиза. Она проживала в Москве и работала в одной из престижных фирм. Остальные темы, которые принято обсуждать в кругу только что познакомившихся людей, они не затрагивали, договорившись встретиться через день, но в крайнем случае не позже начала следующей недели, на чем аккуратно, но с долей почтительной требовательности настаивала Лиза.