Момент для удара она выбрала удачно. У Тони кончились наличные, он ждал перевода, поэтому без всяких опасений зашел с Дженни в магазин готовой одежды. Он уже привык к тому, что Дженни по дороге с работы покупает себе или Эле какую-нибудь тряпку. В профессорской рассеянности он послушно топал за Дженни и не обращал внимания, что ее вдруг заинтересовал мужской ассортимент. Дженни набросала в тележку полдюжины рубашек, полотняные брюки и куртку, джинсовый костюм. Очнулся он от своих грез (Где он странствовал? По замку Фонтенбло, о котором рассказывал в машине?) в примерочной кабинке, естественно, попробовал поднять бунт на корабле, но Дженни дала залп из бортовых орудий:

– Мне надоело, что со мною рядом ходит огородное чучело. Ты небрежен в одежде. Твоя парижская мода середины 1968 года, майской революции и баррикадных боев с полицией, устарела. – (Она проглотила фразу: мол, если у тебя есть бабы во Франции, то хорошо бы им следить, как ты одеваешься.) – Я хочу, чтоб ты приобрел современный спортивный профиль. Деньги откуда? От товарища верблюда. Я получила премию. Свалились с неба. Тут сейчас дешевая распродажа. Фирменные рубашки продаются за гроши. Тоничка, пожалуйста, раз в жизни доставь мне удовольствие. Примерь. Я тебя смущаю своим присутствием? Правильно, я тебя никогда не видела… в трусах.

Наблюдая за ним, она отметила, что Тони сохранил фигуру. Разумеется, мускулатура не такая, как у Джека, однако вполне приличная. Ее профессор, ее собственность.

– Останься в джинсовом костюме.

Тони обрадовался, подумал, что легко отделался, что остальное не подошло. Но все годилось и по цвету, и по размеру. У Дженни глаз – ватерпас. И напрасно Тони скулил у кассы.

Они забросили сумки с одеждой в машину.

– Теперь, Тони, прогуляйся. Да недалеко. До ворот паркинга и обратно. А я посмотрю, как на тебе сидит костюм.

Профессор Сан-Джайст в джинсовой паре прошагал по тротуару, вернулся.

– Поздравляю, Тони. Ты помолодел лет на десять.

Ей начинала нравиться роль хозяйки.

– Я уезжаю.

У нее потемнело в глазах. Выражение, ставшее литературным штампом, было неточно. Спустилась тьма египетская, в которой молниями прорисовывались слова, принесенные по телефону с другого континента: «Энтони, домой! Энтони, ты забыл, что у тебя семья?» Наверно, этому предшествовали переговоры, о которых ей не считали нужным сообщать. Пока тьма египетская рассеивалась, Дженни отбрасывала вопросы: куда? (кудакудакуда? – женское бессмысленное кудахтанье), когда? (когда вернешься?), зачем? (совсем глупо. Из разряда – зачем меня покинула?). Она уставилась на спортивную эмблему его рубашки, купленную ею три дня назад (а теперь, значит, в прошлом тысячелетии).

– Когда тебя везти в аэропорт?

– Девочка, у меня идея. Бредовая, но все-таки… Тебя не могут отпустить с работы? На неделю? Возьмем Элю, в Вашингтоне я сниму вам номер в гостинице, где мне забронировали… Гонорары за мои лекции с лихвой покроют расходы.

Вашингтон! Лекции!

– Тони, – кричала она, удивляясь пронзительности собственного голоса, – тебя никогда не называли садистом?

– Почему?

Он смотрел на нее недоумевающе. Невинная физиономия. Не понимает. Впрочем, хорошо, что не понимает. Есть вещи, которые мужики никогда не должны угадывать.

– Почему ты мне раньше не говорил?

– Все было неопределенно. Я боялся, что сорвется. И вдруг сегодня звонок из Вашингтона и буквально следом «Федеральным Экспрессом» получаю билет на среду.

– Среда послезавтра. А чем ты будешь заниматься в уик-энд?

– Деловые встречи с нужными людьми.

– Ой, деловой человек! Бизнесмен! – Дженни разбирал смех. Истерика. Разрядка. – К бабам небось пойдешь? Тони, я постараюсь. Думаю, что ничего не получится. Я сама себя не отпущу. У меня очередной завал в конторе. Но так хотелось бы послушать твои лекции. Спасибо за предложение. Если не получится, отложим до другого раза. Сколько тебе обещают платить? Мерзавцы. Могли бы и побольше.