С каменным лицом он пошёл в кладовку, принёс раскладушку, куцый матрасик. Застелил старую простыню, швырнул одну подушку с дивана и накрыл всё байковым одеялом.
– Я дома тоже спала на раскладушке, – робко проговорила Евка. Но Андрей даже не повернул головы. Молча снял брюки, стащил парадную рубашку и улёгся. Ноги его не помещались, и он согнул их в коленях.
– Андрюша, ну зачем ты! Ложись на диван, я лягу на раскладушку!
Он молчал, накрывшись одеялом с головой.
Странная вещь! За полтора года самого тесного общения с Евкой, у него ни разу не возникло столь естественного в молодые годы желания. Он даже не думал об этом. А сейчас он чувствовал себя глубоко оскорблённым, по-мужска уязвлённым. Сильная боль разрывала его грудь, в голове метались самые отчаянные мысли: как он уедет завтра к матери, нет, лучше к Тайсе; как он молча соберёт вещи и выйдет, не глянув на неё, и прочая, столь же сладко-мучительная, чушь. Он слышал, как она устраивалась на диване, всхлипывая и что-то бормоча. Корила себя. Но упрямство не оставляло места сочувствию. В конце концов он устал страшно и не заметно для себя задремал. Проснувшись среди ночи от того, что заломило затёкшие ноги, он хотел сесть, но что-то мешало ему. Окончательно продрав глаза, он увидел в сереющем свете рассвета Евку. Она сидела на полу, сжавшись в комочек и положив руку на край раскладушки. Другая её рука пряталась под его подушкой. Краешек его покрывала она натянула себе на спину, но плечо, узенькое, с впадинкой вдоль косточки, было открыто. Она спала. Андрей осторожно повернулся и прикрыл голое плечо. Оно было ледяное. Острая жалость пронзила его: бедная дурочка всю ночь провела на коленках возле него. А он спал, как бугай! Да какая она дурочка! Она просто ребёнок, невинный ребёнок, несмотря на свои восемнадцать с половиной лет! Конечно, такая невинность в наши разнузданные времена многим может показаться странной. Недаром же её в школе не воспринимали.
«Андрей! Ты точно болван, идиот! Тебе повезло встретить такую девчонку, а ты со своими мужицкими амбициями даже не понял её столь естественного страха!»
Он сгрёб Евку в охапку вместе с одеялом и понёс на диван.
– Глупышка моя! – бормотал он, – вся, как сосулька, замёрзла. А я, старый дурак… Прости меня, глупый я, индюк самолюбивый!
Евка уткнулась в его грудь, её бил сильный озноб. «Сейчас, сейчас!» – бормотал Андрей, укутывая её одеялом и подтыкая его со всех сторон. Он побежал на кухню, быстро вскипятил чайник, налил в чашку, насыпал сахару и плеснул остатки недопитого вчера коньяка.
– Выпей это, Евчик, – попросил он, поднимая её и поддерживая за спину.
– Я не хочу, Андрюша, – сипло сказала Евка.
– Да ты простудилась! Пей сейчас же! Ну! пей!
Евка покорно начала пить, поглядывая на него поверх чашки.
– Мне холодно, – так же сипло сказала она, с трудом допив чай.
– Я тебя сейчас согрею! – закричал Андрей и лёг под одеяло. Он был большой и тёплый. Никаких мыслей у него не было, кроме одной: отогреть, успокоить, утешить маленькую ледышку. Он просунул руку под её по-прежнему ледяное плечо, умастил её, такую маленькую, уютную, под мышку, другой рукой стал массировать спину с острыми лопатками. «Крылышки! сейчас мы согреем крылышки», – шептал он.
Евка вдруг разжалась, как будто в ней лопнула пружина, расслабилась, помягчела.
– Андрюша, – зашептала она ему в грудь, – я думала, что всё кончено, что ты уже не будешь любить меня… я думала, что лучше умереть.
Слёзы хлынули из её глаз, сразу намочив ему майку, слёзы облегчения, слёзы жалости к себе.
– Глупышка! – прошептал Андрей, поворачивая её к себе лицом, – глупышка моя! Да разве я смог бы разлюбить такую дурочку, такую милочку!