– Знаешь, Евчик, какие у тебя глаза? – спросил однажды Андрей.

– Знаю, – тут же ответила Евка, – глупые.

Андрей удивился.

– Почему глупые? – спросил он.

– Так считают все у нас в классе.

– Все?!

– Ну, почти все. Знаешь, какая у меня кличка? Чека-чока!

– Это как? Что это значит? – недоумевал Андрей.

– Чеканутая, чокнутая – вот что! – Евка засмеялась. Андрей изумился. – Это после одного сочинения. Нам дали тему «Чего я хочу от жизни». А я написала, что хочу встретить человека, которого я полюблю. Хочу стать его женой, родить ему мальчиков и девочек, и чтобы он меня любил. И чтобы я ему была нужна.

– Ну и что же во всём этого глупого? – не понял Андрей.

– Да ты что! – воскликнула Евка. – Ты бы слышал, как все веселились, когда Нюша наша прочла моё сочинение! Она еле их успокоила, так ржали, что урок чуть не сорвали.

– А ты?! – спросил с негодованием Андрей.

– А что я? Я и не сомневалась, что это им не понравится. Я ведь давно уже белая ворона! Класса с пятого поняла. А мне-то всё равно! Не они же будут жить мою жизнь, правда? Я сама живу. Живу, как мне нравится! – и Евка засмеялась.

Андрея поразила мысль, которую она так непринуждённо высказала. А он-то всегда страдал со своей мнительностью, всегда боялся, что он не такой, как надо. А на самом деле, кому надо – какой он?

– Ты редкостная умница, – сказал он и поцеловал Евку в нос.

– А глаза у тебя такие, как дети рисуют море: вот так чёрточка-у них это берег, – он провёл волнистую линию, затем нарисовал дугу и над ней лучики, – это у них солнышко восходит. А у тебя это верхнее веко и ресницы. В целом – форма лука.

Евка рассмотрела рисунок и подошла к зеркалу.

– А правда! – сказала она.

– Глаза замечательные, а ты – хитрушка: очень ловко скрываешь свой ум. Но я-то тебя давно раскусил! – и, рассмеявшись, он снова чмокнул Евку, на этот раз в завитки над тёплым ушком.

Расписались Андрей и Ева без всякой помпы в районном ЗАГСе. И устроили маленькую пирушку, междусобойчик, можно сказать. Были только Евкин отец Анатолий Павлович, его сестра Вера, строгая молчаливая женщина, которая решительно забрала к себе Костика, начавшего отбиваться от дома после смерти матери. (Теперь с Анатолием Павловичем оставалась одна шестнадцатилетняя Сашура – Евка уходила жить к мужу.) Был, конечно, Генка Курихман, сын Веры.

Гости разошлись поздно. Андрей, проводив их, вернулся в комнату. Евка стояла у окна, глаза её подозрительно округлились. Андрей подошёл и обнял её. Она дрожала. Глянув ей в глаза, он мягко сказал:

– Ты постой, я пока разберу постель.

Он разложил диван, стал стелить очень красивые простыни с цветной каймой, подаренные Верой, надевать наволочки, заправлять одеяло.

Евка всё это время стояла, не проронив ни слова. Но когда, закончив, он повернул к ней радостное лицо, она спросила жалким голосом:

– Андрюша, а где… где буду спать я?

Андрей опешил.

– Как где? – спросил он сдавленным голосом. – Где, вообще-то, должна спать жена?

Евка молчала. Лицо у неё было затравленное, глаза глядели виновато.

– Но я…я… – забормотала она и вдруг заплакала. Андрей испугался: он даже не предполагал, что она вообще умеет плакать.

– Ты что, Евчонок! Такой день! А ты ревёшь? – он сделал шаг к ней, но Евка тут же отскочила в угол.

– Андрюша, ты не думай, ты не обижайся, – заговорила она быстро, – я просто… не знаю, как это… но у нас так всё было хорошо! Я боюсь, боюсь, Андрюшенька, вдруг всё… испортится!

И она опять заплакала. Андрей молча выслушал эту тираду, в голове пронеслась страшная мысль: а может, Евка в самом деле чокнутая? Есть же такой диагноз – инфантилизм? Он отогнал эти мысли. Был момент, когда он смутно понял её, но жгучая обида заслонила всё.