Стоявшего плечом к плечу с Пястом солдата вырвали из строя. Мертвые накинулись на него, клацая челюстями, и вмиг превратили в кровавое месиво.

Спасительный боевой клич раздался, когда все потеряли надежду: примий Легур пришел на помощь.

Скованные цепями щиты с тонкими прорезями чуть выше пояса и просунутыми в них копьями приближались, служители Храна выстраивались в клин.

Легур шел в центре строя. Он напряг волю, растревожив тени, вившиеся вокруг заставы. Тени дрогнули, потянулись тонкими острыми иглами навстречу хранителям и, едва коснувшись мощных щитов, отпрянули. Легур едва устоял на ногах: сопротивление оказалось сильнейшим, обжигающей волной прокатилось оно по венам, казалось, еще немного, и сердце превратится в уголь. На смену жару изнутри – от самых костей – пришел холод. Примий почувствовал боль под кожей, словно ее насаживали на тысячи игл. Но устоял. Веки сомкнулись, на лбу вздулись вены. Мысленным взором отыскал образ – пустой желтый череп с зияющими провалами зеленых глаз. Образ всколыхнулся, словно портьера, и опал, обнажив сгусток черноты – той, у кого нет обличья, нет рода, нет имени. Это была зияющая пустота, и она жаждала его погибели, затягивала его в себя, вытягивала его душу, мысли, желания… У Легура почти не оставалось времени, нужно было найти брешь, через которую в его мир лилась и лилась, расширяясь, пустота. Истинным своим зрением он всматривался в расходящиеся от пролома незримые волны, пока наконец… Есть: сердце пролома лежало чуть дальше в лесу, рядом с некрополем.

Легур повелительно поднял руку, указывая направление, – строй сомкнулся, окружившие плотным кольцом люди знали, что делать. Со стороны казалось, что не происходит ровным счетом ничего, только отчего-то все белее становятся лица хранителей, все плотнее и без того тесно сомкнутый строй. И вот тихая заунывная мелодия полилась вверх от земли: плавно, а затем все стремительнее закручивая воздушные потоки.

Легур сосредоточился на крохотной мерзкой трещине и приготовился латать прорванную разрушительной силой ткань. Он плел пальцами витиеватый узор, мысленно заполняя его образами. Строй остановился, хранители врезались в преграду: тела, мертвые и живые, привычных и немыслимых, фантастических существ, за которыми шлейф всепоглощающей пустоты…

Примий неимоверным усилием продолжил движение к пролому – сопротивление нарастало, черные узоры пошли по коже. Хранители поддерживали каждый его шаг, рискуя разрушить ставший вдруг хрупким строй.

Новая волна ужаса обрушилась на заставу, повелевая мертвым и живым уничтожить сопротивляющегося примия… Легур выстоял – и рухнул на землю, уже зная: на этот раз получилось!

Мертвые отступили от заставы. Тени отпрянули, возвращаясь под кроны деревьев.

Примий, он же провид Святого войска Легур, лежал в лучах светила, чернота постепенно сходила с кожи, открывая под собой один сплошной синяк. Он едва приподнялся и снова рухнул на бережно подстеленные хранителями плащи.

– Как ты? – здебор второпях спешился, не удержавшись, упал, захрипев, поднялся и в несколько шагов, прихрамывая, добрался до примия.

– Все кончилось, – шепотом произнес Легур. – Мы справились.

– Возвращаемся в город! – обращаясь к отряду, приказал Харрас.

К вечеру показались стены Вартияра.

Ближе к ночи в покоях градоправителя собрался небольшой совет: Харрас призвал к себе Легура и Саввара, послал за Пиритом.

Сначала внимательно выслушали Саввара, потом Пирита. Кому-то сильно понадобился Деньша, и этот кто-то знал о нем гораздо больше, чем они. Оставлять его в Вартияре больше не имело смысла. Решено было незамедлительно отправить юношу и Клари Харрас с хорошо вооруженным отрядом в Мидив к бояру Лотару: так будет спокойнее, к тому же мидивский Хран многочисленный и сильный. Здебор тут же написал письмо бояру и распорядился отправить гонцов.