– Вы можете сказать мне, – продолжает д’Альбрэ. – Ибо я очень высоко ценю верность.

Самый старший среди слуг изо всех сил пытается выпрямиться, но его явно избили, и одна нога отказывается служить.

– Ваша милость правду сказали, – отвечает он гордо. – Мы служили нашей герцогине с самого дня ее рождения и теперь не отступимся от нее.

– И что, даже французы вас за свое золото не перекупили?

Я прикрываю глаза и возношу кратенькую молитву, чтобы старый глупец позаботился о своей безопасности и придержал язык, но какое там! Для этого человека существует только его честь.

– Нет, ваша милость, – говорит он. – С нами у них не прошло.

Д’Альбрэ придвигается на шаг ближе, нависая над кучкой слуг.

– Так кто же из вас, – спрашивает он, – пронюхал о задуманном нами маленьком приветствии и выбрался за стену, чтобы предупредить герцогиню?

– Никто из нас ни о чем не знал, – отвечает старик, и я уже готова издать неслышный вздох облегчения, однако этот недоумок, преисполненный чувства долга, вдруг добавляет: – Но если бы мы знали, непременно сообщили бы ей!

Д’Альбрэ раздраженно поворачивается к Пьеру:

– И как это мы его проглядели?

Мой братец пожимает плечами:

– Ни одна ловушка не вылавливает разом всех крыс, господин мой.

Без дальнейших разговоров, без какого-либо предупреждения д’Альбрэ отводит руку, еще облаченную в латную перчатку, и бьет старого слугу в лицо. У того голова с хрустом запрокидывается. Юлиан стискивает мою руку, чтобы я молчала и не двигалась с места. И я не двигаюсь, хотя мне до смерти хочется броситься на д’Альбрэ. Я обязана держаться – так же, как держался в бою тот последний отчаянный рыцарь. Я подручная Смерти, и я нанесу удар, когда придет время. Я должна быть на месте и в полной готовности, особенно сейчас, когда своим открытым вероломством д’Альбрэ уж точно заслужил метку, которой я ожидала долгих шесть месяцев…

А кроме того, старик уже мертв; моя ярость ему уже ничем не поможет. Я творю молитву о его отлетающей душе. Только это и могу для него сделать.

Маршал Рье выходит вперед, вид у него возмущенный, он хочет говорить, но тут раздается рев д’Альбрэ:

– Я пощадил ваши никчемные жизни! – Его голос громовым эхом прокатывается по залу, и уцелевшие слуги наконец-то гнутся от ужаса в три погибели. – И вот, значит, как вы намерены мне отплатить?

Он вытаскивает меч… Мой желудок связывается узлом и порывается скакнуть в горло, я хочу крикнуть, предупредить их… но не успеваю. Меч обрушивается на скорчившихся людей. На пол льется кровь… Второй удар приканчивает тех, кого не зацепил первый.

Не осознавая того, я делаю шаг вперед – и спохватываюсь, только когда рука Юлиана обхватывает мою талию.

– Осторожнее, – шепчет он мне на ухо.

Я закрываю глаза, ожидая, пока мои внутренности не вернутся на свои места. Юлиан толкает меня локтем, и я поднимаю веки, спешно придавая лицу отсутствующее выражение. И очень вовремя: пронизывающий взгляд д’Альбрэ устремлен прямо на нас. Я слегка оттопыриваю губу – так, словно учиненная им кровавая бойня отчасти развеяла мою скуку.

– Глупцы… – бормочу я.

Как же хорошо, что у меня больше нет сердца: нечему разорваться от боли.

– Юлиан! – окликает д’Альбрэ.

Я чувствую, как вздрагивает мой спутник. Потом он оставляет меня и выходит вперед:

– Да, мой государь и отец?

– Проследи, чтобы здесь прибрались. А ты, дочка, – черные непроницаемые глаза д’Альбрэ смотрят в упор, и требуется вся моя выдержка, чтобы встретить этот взгляд с прежним скучающим выражением, – позаботься о мадам Динан. Кажется, она упала в обморок.

Делать нечего, я покидаю надежную и безопасную каменную стену и иду исполнять приказ отца. Ну почему, почему судьбе было угодно, чтобы Юлиан застал меня на башне? Стоит графу узнать о том, что я сделала, и он убьет меня с той же легкостью, с какой убил этих несчастных.