Наконец-то мне под руки попадается льняная салфетка. Смочив ее водой из умывальника, я возвращаюсь и буквально пришлепываю мокрую тряпицу на лоб мадам.

Она дергается, потом вновь сердито взглядывает на меня:

– Твои нежные заботы, чего доброго, из меня дух вышибут…

Я усаживаюсь рядом и начинаю перебирать складки юбок, боясь, как бы она не сообразила, что нечаянно угадала сущую правду. Воздух в комнате густо напоен тайнами, но не только нашими общими – в большей степени теми, которые мы тщательно скрываем друг от друга. Смертных меток нет пока ни на ней, ни на Рье. Это беспокоит меня почти так же сильно, как и то, что метки почему-то нет и на самом д’Альбрэ.

Когда я вновь подаю голос, у меня хватает выдержки говорить спокойно:

– А о герцогине что скажете? Вы ведь заботились о ней с тех пор, когда она была младенцем в пеленках. Как же допустили, чтобы д’Альбрэ ей такую западню подстроил?

Она закрывает глаза, словно не желая видеть правды, и дергает головой, как бы отмахиваясь от моих слов:

– Он лишь пытался добиться того, что было ему когда-то обещано.

Такое упорное отрицание очевидного срабатывает точно искра, упавшая на горючий трут, и я опять вспыхиваю:

– Он же собирался похитить ее, обесчестить, объявить брак свершившимся – и затем произвести церемонию!

Говорю и при этом далеко не впервые гадаю: был ли он так же груб с мадам Динан, как с другими женщинами? Или все же существовала между ними некая нежность?

Моя собеседница вскидывает узкий остренький подбородок:

– Она предала его! Лгала ему! Она была обещана ему его отцом! Он лишь предпринимал то, что предпринял бы на его месте всякий мужчина, столкнувшийся с подобным нарушением клятв!

– А я-то гадаю, – ответила я, – что вы себе внушаете, чтобы спать по ночам…

И, боясь ляпнуть еще что-нибудь и окончательно нарушить наше хрупкое перемирие, я поднимаюсь на ноги и направляюсь к двери.

– Это правда! – кричит мадам мне вслед.

Утонченная и изящная дама сейчас вопит, точно торговка рыбой. Кажется, я как следует допекла ее. Это следует признать достижением, вот только легче на душе почему-то особо не становится…

Не очень-то приятное занятие – изучать д’Альбрэ, разыскивая на нем метку. Исмэй утверждает, что наш Бог учит нас смирению, являя метки на тех частях тела, где их не так-то просто обнаружить. Лично я полагаю, что все дело в Его весьма своеобразном чувстве юмора. Если когда-нибудь встречусь с Ним, всенепременно пожалуюсь!

Еще я думаю, что после сегодняшнего вопиющего вероломства д’Альбрэ уж точно приобретет метку смерти. Я только потому и согласилась вернуться сюда, что аббатиса пообещала: он будет помечен. И право убить его получу именно я.

Сегодня мне в кои-то веки сопутствует удача: ему прислуживает не кто иная, как Тильда, старшая сестрица Одетты. По крайней мере, есть с чего начать! Я отыскиваю ее на кухне, где она наполняет кувшины горячей водой, чтобы сделать ему ванну. Когда объясняю девушке, что мне нужно, она смотрит глазами затравленной лани.

– Но если граф заметит тебя… – пытается она возразить.

– Не заметит, – заверяю я ее. – Разве что ты сама меня выдашь, постоянно оглядываясь на мое укрытие. Если у тебя хватит ума этого не делать, все кончится хорошо.

Она принимается покусывать нижнюю губу, и я замечаю, что губа прямо-таки изжевана, – следы постоянного беспокойства.

– А ты Одетту отсюда уведешь? Как можно скорее?

– Непременно. Я переправлю ее наружу завтра утром, когда на кухню привезут продукты. Ее спрячут в отъезжающей телеге.

На самом деле я решилась вывести девчушку из замка, даже если мы с Тильдой ни о чем не договоримся. Маленькая Одетта слишком напоминает моих собственных сестренок; если бы не мои отчаянные интриги, они до сих пор томились бы в этом змеином гнезде вместе со мной.