– Нет, спасибо. Я всё равно сегодня не могу. Мы сейчас уходим, поедем к Дому Правительства. Там наши друзья из Университета объявили голодовку. Надо их поддержать.

– Постой, мне деда сказал, что там опасно и запретил туда ходить! – Они с ума сошли, что ли?! Деда же сказал – нельзя.

– Тебе и незачем туда ходить, – Лела красит меня и говорит почти в самое ухо, – там ничего страшного нет. Говорю же, наши сокурсники бастуют. С грузинского факультета.

Манана откладывает сковородку с огня, выключает газовую конфорку и достаёт из шкафа четыре малюсенькие чашки и кофемолку.

– Всё готово! – Лела рассматривает моё лицо, как Пиросмани своё полотно, явно любуясь результатом.

Смотрюсь в маленькое зеркальце. В самом деле – замечательно. Прямо я и вовсе не я. Огромные, томные глаза, широкий разлёт бровей. Так я прямо во всеоружии.

– Девчонки, спасибо, ну я пошла? Рада была познакомиться.

– А кофе? – Мананка кивает на четвёртую чашечку с белыми ромашками на блюдце.

– Не-не, подруга, в следующий раз. Тороплюсь, понимаешь?

– Понимаю, – она ставит чашку обратно в кухонный шкаф, – извини, не провожаю.

– Да ладно тебе.

Я плотно прикрываю за собой кухонную дверь, но скрип кофемолки слышу. Слышу и голоса, замедляю шаг, не торопясь уходить. Подслушивание не входит в мою привычку, но ведь я не подслушиваю, это войдёт в категорию «случайно услышанный» разговор.

– Мано, шени амханагия? (Манана, это твоя подруга? груз.), – Кажется это Натия.

– Хо, мере ра ико? Эртад гавизардет. (Да. ну и что? Мы вместе выросли груз.).

– Ара, апапери. Русия? (Нет… ничего… Она – русская? груз.)

– Ара. Бердзения. (Нет, гречанка груз.)

– А! Витом эхла Сабердзнетши амханагеби геколеба? (А! У тебя типа в Греции будут друзья? груз.)

– Ра амханагеби?! Эсени арсад ар мидиан. (Какие друзья?! Они никуда не едут… груз.)

– Эхла ар мидиан, мере цавлен (Сейчас не едут, потом поедут… груз.)

– Каргит ра! Ра могивидат?! (Ладно ну, что с вами?! груз.)

– Арапери! Гехумреби! (Ничего! Мы шутим! груз.)

Всё-таки в подъезде очень холодно. Он же весь продуваем насквозь. Про что это девчонки говорили? Странные они. Надо подумать или у Мерки спросить, чего это обсуждалось. Но, сейчас нет времени думать, мама явно обыскалась уже.

Хорошо, ключ не забыла взять и вошла домой на цыпочках, осторожно прикрыв дверь без щелчка.

– А эта… где эта… Афродита где? Она ещё не одета?!

– Она пошла к Мананке краситься. Ну, тушь там… ресницы всякие… – это не Элладка, а наказание.

– Да пришла я уже, тут я! – Водружаюсь в центре квартиры лицом к лицу с семьёй, кручусь, поворачиваюсь всеми боками и правыми и левыми:

– Ну, как я вам?

Папа никаких перемен во мне не заметил. Элладка хлопает в ладоши, как сумасшедшая, деда с Александросом улыбаются. Я им понравилась.

– Господи… чем я перед тобой провинилась?! – Мама не стала подбирать новые слова, – что ты сделала со своим лицом?

И это всё?! Я прямо легко отделалась.

– Ну, давайте спускаться, надо поймать такси. Мы все вместе в одну машину не поместимся, поэтому, Афродита, ты посадишь Элладу себе на колени.

Ну почему я эту здоровенную Элладку должна сажать на свои колени? Всё! Всё теперь помято, моё платье коровой жёванное, хоть лицо не потекло, и то дело. Вид «старшей сестры» из «хорошей семьи» должен быть именно таким – мятое платье, сама как «чмо», потому, что «помощница по дому», ухаживает за «младшей сестрёнкой», значит, честная, порядочная, «целомудренная» – похожая на тыкву с телеги и «покладистая». Фу, какая мерзость! Это называется «жертвенность», то есть, я «жертвую собой» ради семьи. Ладно, Александрос сидит у деды на коленях на переднем сиденье рядом с водителем. Он даже не сидит, а стоит между дедыных колен. И как нас таксист вообще всех в машину пустил? Добрый, наверное. Сейчас подъедем и будем горошинками по одному из машины высыпаться. А там точно все наши стоят, но всё равно сто раз ещё по списку по фамилиям проверят. Не приглашённые в ресторан попасть не смогут.