И самое страшное осознание пришло медленно, неумолимо, как пульсация стен: Она была следующим экспонатом. Ее принесли. Положили. И ждали. Для чего? Коллекции? Изучения? Или… растворения? Как этого несчастное существо в углу?

Безысходность, холодная и тяжелая, как свинец, разлилась по ее телу. Она медленно сползла по стене обратно на скользкий пол, свернувшись калачиком. Дрожь не прекращалась. Слезы текли беззвучно. Она была слишком стара для таких приключений. Слишком хрупка. Слишком… человечна. В этом месте, этом чудовищном, живом камне, летящем сквозь космос, она была лишь пылинкой. Образцом. Экспонатом вида Homo Sapiens. Достаточно любопытным, чтобы украсть у кровати, но не более того.

Она прижала лоб к коленям, пытаясь отгородиться от пульсирующего света, от давящей тишины, от запаха смерти и чуждой жизни. Но тепло стены за спиной, ее медленное, регулярное движение напоминало: ты внутри. Ты часть этого теперь. Ты в желудке мира, который не знает твоего имени и не заботится о твоем страхе.

И в этой густой, насыщенной ужасом тишине, нарушаемой лишь падением капель и биением невидимого сердца, Агата Блэквуд начала тихо плакать. Не от боли. Пока не от боли. От абсолютного, космического одиночества и предчувствия невообразимого ужаса, который только начинался.

Время в Пульсирующем Камне текло иначе. Не часами и минутами, а ритмами. Ритмом расширения и сжатия стен. Ритмом падающих капель. Ритмом собственного сердца Агаты, которое то бешено колотилось, то замирало в ледяном страхе. Она не знала, сколько прошло с момента пробуждения – час? День? Сутки? Ее тело говорило ей о голоде, но не острой муке, а о глухом, далеком напоминании. О жажде – вот это было сильнее. Липкая влага повсюду манила, но мысль о том, чтобы прикоснуться губами к этой слизи, вызывала новый приступ тошноты. А вид Соседа… полурастворенной, безмолвной жертвы в углу… заставлял сжиматься все внутри.

Но сидеть и ждать своей участи, как та несчастная тварь, Агата не могла. Прагматизм, выкованный десятилетиями работы с каталогами и неразборчивыми почерками студентов, пробивался сквозь панику. Действуй. Осмотрись. Ищи выход. Ищи воду. Ищи… что угодно, кроме этой камеры.

Она снова поднялась, опираясь о теплую, дышащую стену. Ноги дрожали, но держали. Ее ночная рубашка, некогда светло-голубая, теперь была пропитана бурыми и зеленоватыми пятнами, тяжелой и холодной от влаги. Она подошла к тому месту, где стены сходились, образуя нечто вроде арки, более темной, чем остальное пространство. Вход? Или просто складка в гигантской плоти?

За аркой был не выход, а туннель. Узкий, извилистый, уходящий вглубь. Его стены были такими же – темно-бордовыми, живыми, пульсирующими. Но здесь было больше… деталей. Поверхность была не гладкой, а ребристой, словно выстланной гигантскими, сплющенными сухожилиями, переплетенными в причудливый узор. Между ними просвечивали толстые, похожие на кабели тяжи темно-синего или черного цвета, иногда мерцавшие изнутри тусклым багровым светом, как перегревшийся провод. Биолюминесцентные наросты здесь были реже, их призрачное сияние боролось с густыми тенями, отчего туннель казался еще более зловещим и глубоким. Воздух был еще гуще, насыщеннее теми же запахами – медью, озоном, гнилью, но с добавлением чего-то нового, острого, почти химического, как запах пережженной изоляции.

Агата сделала шаг внутрь. Пол здесь был не просто скользким; он был покрыт тонкой сетью похожих на корни нитей, которые цеплялись за ее босые ноги. Каждый шаг требовал усилия. Туннель ветвился почти сразу. Одно ответвление шло вниз, под крутым углом, другое – вверх, третье – плавно заворачивало вправо. Выбора не было. Она пошла прямо, наощупь скользя рукой по ребристой, теплой поверхности стены. Текстура под пальцами была отвратительной – одновременно живой и искусственной. Биомеханика, – пронеслось в голове. Слово из научно-фантастических романов, которые она иногда брала из любопытства. Но здесь это было реальностью. Ужасающей, осязаемой реальностью.