Небо темнеет, фонари зажигаются, их свет дрожит на листьях пальм, что шуршат над головой. Вокруг гудит город – рёв машин, крики торговцев, запах жареной кукурузы и бензина мешается в воздухе. Я включаю коммуникатор – старый, допотопный, с треснувшим экраном, – и вижу заголовок: «Cynticore обанкротилась. Глобальная сеть рухнула.»

Я моргаю, текила обжигает горло, сердце бьётся чаще. Это не радость. Это пустота. Одна система падает, другая встанет – как всегда. Но для меня это шанс. Зара где-то там, и если Cynticore мертва, я могу попытаться её найти.

Я иду по улице, шаги гулкие, толпа течёт мимо – лица, голоса тонут в шуме. У ларька с тако собираются люди, я подхожу, кружка греет ладонь. Там трое – чужие, но громкие, спорят о крахе.

Первый – старик, продавец тако, лицо в морщинах, как старая карта, фартук в пятнах жира, руки двигаются быстро, когда он режет мясо, нож стучит по доске. Его зовут Хорхе, я слышу, как он ворчит: «Cynticore обещала мне дроны для доставки. Я вложил всё – последние сбережения. Хотел сыну помочь, он в больнице, нога сломана. А теперь? Ничего. Всё сгорело.» Его голос хрипит, нож замирает, он смотрит в пустоту, как будто там ответ.

Я делаю глоток, текила жжёт язык. «Сочувствую, старик,» – говорю я, голос низкий, усталый. «Но почему вложился?»

Он щурится, глаза мутные, как стекло в дожде. «Они обещали стабильность. Я поверил. А теперь я – никто.»

Рядом пацан – лет семнадцать, в рваной футболке, с коробкой дешёвых сигарет, что он толкает прохожим. Его зовут Пако, волосы торчат из под кепки, пальцы в никотине, он ухмыляется, но глаза злые. «Старик, ты лох,» – бросает он. «Я на Cynticore зарабатывал. Перепродавал левые аккаунты на черном рынке, пока они гудели. А теперь – пшик. Моя сестра ждала денег на школу. Теперь пусть ждёт дальше.»

«Заработал и потерял,» – хмыкаю я, ставлю кружку на прилавок, металл звякает. «А что дальше?»

Он сплёвывает, слюна шлёпается в пыль. «Дальше? Найду новую тему. Всегда так. Системы падают, мы выживаем.»

Третья – женщина, лет тридцать, в строгом костюме, сумка висит на плече, дорогая, кожа блестит. Её зовут Мария, я слышу, как она шипит в коммуникатор, потом бросает его в сумку. «Cynticore была моим клиентом,» – говорит она, голос острый, как нож. «Я вела их рекламу, лопнули миллионные контракты. Теперь я в долгах, офис закроют, мужа уволили. Это не просто крах – это выживание.»

Я смотрю на неё, пальцы сжимают кружку. «Выживание?»

Она щурится, губы кривятся. «Новая сеть уже растёт. Они опять нас всех поимеют. Все повторяется, снова и снова.»

Я отхожу, шаги тонут в гуле, текила допита, кружка пустая, болтается в руке. Они говорят – Хорхе, Пако, Мария, – их голоса сливаются, как эхо в каньоне. Cynticore рухнула, но я не радуюсь. Старик говорил про сына, пацан про сестру, женщина про жизнь. А я? Я потерял Зару, но теперь у меня шанс. Что с ней случилось? Почему она стала лицом этой аферы? Я не знаю, что убило Cynticore – долги, взлом, конкуренты, – но мне плевать. Это дыра, через которую я пролезу.

Я иду к транспортной станции, огни мигают, дроны гудят, толпа редеет. У ларька с газетами заголовки кричат: «Крах века!» Я покупаю билет – дешёвый, в Дубай, где видел её последний раз. Рюкзак висит на плече, ботинки шлёпают по бетону. Новая система придёт, но я успею. Я найду её.

Сажусь в транспорт, запах железа и пота бьёт в нос, кто-то не сдержался и выпустил газы. Окно запотевшее, мутное, город тонет в ночи, огни гаснут, как звёзды. Я думаю: Зара, ты где-то там. Cynticore мертва, но ты жива. Я узнаю правду – кто тебя покалечил, кто тебя сделал.