– Вообще ничего?! – удивилась я.

– Ну почему же, – улыбнулся папа. – Они чувствуют, когда им хочется есть, пить, в туалет и быть в центре внимания. Им дано в полной мере ощущать только нужды физического или практического порядка, в остальном они поверхностны. Списали правильный ответ у отличника и пользуются им. Точно как у тебя в математике! Ты одну формулу запомнила и по ней все задачи легко решаешь. Но стоит немного изменить условия, и ты теряешься. Потому что не хочешь понять законы математики в целом и выходишь из положения, механически запоминая формулу или списывая у соседа по парте.

– Мне не дан свыше дар к математике, – выкрутилась я, потому что то, что говорил папа, было истинной правдой.

Будучи словесником, Светлана Александровна математикой с нами не занималась, но задания по учебнику за 4-й класс нам с Серегой давала и проверяла их. И быстро поняла, что я математику не просто не понимаю, я отказываюсь ее понимать.

– Ага, волхвы не донесли тебе дар к математике! – засмеялся папа. – Но хоть русский и английский тебе нравятся, а то бы я решил, что волхвы вообще забыли тебя одарить.

Втянуть меня за уши в гармонию точных чисел было некому. Оба моих родителя сдались еще на задачках для третьеклассников, поэтому просто махнули рукой. Сереге помогал с математикой папа, а я перед встречей со Светланой Александровной списывала у него заданные ею накануне задачки и примеры. Все равно на разбор математической «домашки» наша приходящая учительница время не тратила, только сверяла решение с ответами из учебника. Зато к ее урокам русского и литературы и к папиному английскому я готовилась с искренним увлечением.

Первый сборник англоязычных писателей мы с папой прошли месяца за три, и он принес следующий. Имен большинства авторов, прочитанных тогда в Тегеране ради их «родного английского», я больше никогда в жизни не слышала. Должно быть, они не были популярны ни в Союзе, ни после него, и на русский никогда не переводились. В их рассказах нередко попадались слова, которые советский англо-русский словарь объяснить не мог вовсе или предлагал значение, никак не привязывавшееся к контексту. Тогда мне приходилось лезть в оксфордский толковый словарь, где значение английских слов объяснялось на английском же – и выбирать из кучи приведенных там вариантов перевода наиболее подходящий по смыслу. И постепенно в моем личном словарике собралась целая коллекция речевых оборотов, простейшему советскому англо-русскому словарю не подвластных. Папа называл их «чисто английскими».

А рассказы О’Генри, Оскара Уальда и Джерома К. Джерома в русском литературном варианте я прочитала намного позже, поэтому они навсегда остались для меня «чисто английскими» – в моем собственном детском переводе, со всеми сопутствующими размышлениями и вопросами к миру.

*      *      *

На военном положении наша жизнь стала еще более однообразной. Бомбежки, когда они каждый день, тоже становятся обыденностью. Зато в тот период я много, хотя и хаотично, читала и на русском, и на английском.

Задания от папы я получала каждый день, включая выходные, освобождал он меня от инглиша только по вторникам и четвергам, когда привозил к нам Светлану Александровну. Во все остальные дни я выполняла домашние задания и от папы, и от учительницы, только она проверяла их дважды в неделю, а папа – каждый вечер.

После «хамуша» («Тушите свет» – перс.) делать было абсолютно нечего. Раньше по вечерам мы могли выйти в город или хотя бы во двор, но с введением обязательной светомаскировки и комендантского часа это стало невозможным: на улицах дежурили военные патрули, а во дворе было ни зги не видно. Особой популярностью стали пользоваться фильмы в посольском клубе и библиотека. Раньше бимарестанты не слишком охотно туда ездили, а теперь наш автобус, три раза в неделю в 18.00 отходящий в посольский клуб, всегда был полон до отказа.