Затем я перешла к приготовлению каш. С ними заладилось не сразу: манка то пригорала к кастрюле, то вовсе не хотела превращаться в кашу. С английским овсяным «квакером» мы договорились быстрее, он был практически растворимым, как кофе. Зальешь горячей водой, и каша почти готова, осталось бросить в нее масло и подержать на огне минуту-другую.

Эксперименты с кашами закончились тем, что мама обнаружила существенное истощение присланных бабушкой запасов манки. Она не сразу поняла, какие мыши ее так подъели, и начала расследование. Пришлось признаться, что манка исчезла в процессе того, как я училась ее варить: пригоревшую я выбрасывала в мусорку, а так и на ставшую кашей сливала в унитаз. Мама сказала, чтобы впредь я тренировалась только на «квакере», потому что неизвестно, когда нам пришлют новую манку, а в Тегеране ее нет. Разводить водой английскую овсянку мне быстро надоело, и я перешла к уборке помещений. Даже ее автор пособия для девочек описывала так заманчиво, что хотелось немедленно схватиться за тряпку.

Влажная уборка, правда, не задалась, хотя в книжке каждое действие было пронумеровано и сопровождалось схематичной картинкой. Первые три шага – намотать тряпку на швабру, налить ведро воды и окунуть туда орудие уборки – мне вполне удались. Не нашла я только хлорки, которую Могилевская велела насыпать в ведро с водой. Но я не растерялась и влила туда лавандовую жидкость для мыться посуды. Ведро сразу заблагоухало лавандой, а вода в нем окрасилась в приятный сиреневый цвет. Мытье полов я начала со своей комнаты. Включила погромче музыку и принялась усердно возить шваброй по полу. Сначала все пошло неплохо, осечка вышла лишь на этапе полоскания тряпки. Ее пособие рекомендовало отжимать в таз, затем полоскать в ведре с чистой водой, но у меня не было столько ведер, поэтому я со шваброй наперевес отправилась в ванную. А что за мной, как за истребителем в небе, по полу стелется черная полоса, капающая с грязной тряпки, заметила только на обратном пути. Решив срочно исправить ситуацию, я потащила ведро из комнаты в коридор, но в пути поскользнулась на том, что натекло с тряпки, упала сама и уронила ведро. Пол нашего просторного коридора был в лучших южных традициях выложен широкой кремовой мраморной плиткой, которая, покрывшись склизкой лавандовой жидкостью для мытья посуды из опрокинувшегося ведра, тут же превратилась в сиреневый каток. Я скользила по нему, помогая себе шваброй, и представляла себя своим любимым хоккеистом Александром Якушевым.

А когда родители пришли с работы, я была уже не хоккеистом, а капитаном тонущего судна, который, несмотря на то, что воды уже по колено, героически остается на мостике, не выпуская из рук штурвал. Я тоже мужественно держалась за швабру, упорно пытаясь равномерно распределить липкие сиреневые лужи по всей квартире.

Папа ступил в зону бедствия первым:

– Ирина, не утони! – предупредил он маму. – У нас тут матрос драит палубу.

Увидев потоп, мама схватилась за голову и собралась расплакаться.

Пол домывали мы с папой на пару. Именно тогда родители впервые официально объявили мне, что намерены подарить мне на день рождения братика. Мама его ждет и поэтому наклоняться и выжимать в ведре тряпку ей нельзя. Я записала эту весть в свой личный дневник, как только домыла «палубу».

После потопа я совершала хозяйственные подвиги еще пару раз, но уже без прежнего энтузиазма. Могилевская писала о домоводстве с таким смаком, что очень хотелось попробовать все самой. Ей действительно удалось пробудить во мне хозяюшку – правда, ненадолго. И, боюсь, это была единственная вспышка страсти к обустройству быта за всю мою жизнь.