«Я прошу вас: подержите свечку!

Будете свидетелем разврата,

Чтобы эти дивные минуты

Не пропали всуе безвозвратно».

«Какая несусветная глупость! – подумал я. – Кто же автор?»

Автора я не помнил. Невольно вернулся на то место, откуда лицезрел странную антрепризу, присел – и поначалу ничего не произошло, а потом я вдруг уснул.

Ох, и дурной же сон приснился! Будто стою я возле парадного входа в театр, и огромная толпа зрителей вокруг меня беснуется. Что-то гневное швыряют мне в лицо, исступлённо перекрикивая друг друга, билеты под нос тычут и деньги назад требуют. Схватили меня и вот-вот порвут на кусочки и сомнут в порошок. Неожиданно какая-то девушка принялась торопливо собирать у всех билеты, меняя их на деньги. «Пожалуйста, возьмите… Пожалуйста, не кричите, Ваня не виноват. Я сейчас вам всё отдам», – чуть не плача, говорила она мягким и трогательным голосом. Я пошёл к ней, чтобы увидеть её лицо, но тут внезапно всё переменилось.

Я уже на сцене, и эти же самые люди, сидят в зале, только уже надменные и расфуфыренные. Девушки нигде нет. Церемония вручения Оскара… И я, как победитель в номинации за лучшую мужскую роль, стою, значит, в смокинге и при бабочке, важный и прилизанный, держу статуэтку в руке и захлёбываюсь от неискренних и фальшивых слов. Благодарю всех и вся, но о родителях даже не вспомнил. Но главное, когда стал говорить о своей жене Лере, даже прослезился. Дескать, всё, чего добился в жизни, я обязан моей ненаглядной супруге, в которую влюблён больше жизни, больше всего на свете; если бы не она, меня бы на этой сцене не было; это наша общая виктория, заслуженная и выстраданная и т.д. Словом, нёс такую протокольную ахинею, что всем присутствующим, наверное, неловко стало. Но Лера осталась довольна. Она сидела в первом ряду рядом со Шмыганюком, который трогательно держал её за руку. Влюблённые мило улыбались и ласково смотрели друг на друга.

К счастью, тут я проснулся. Какое-то время не мог прийти в себя, вспоминая свою ненаглядную вдовушку… Как ни странно, обида и злость лишь мимолётно коснулись моего сердца, но я в полной мере чувствовал бренную усталость, опустошение и томление духа. Я растерянно бродил по зрительному залу и просто думал о странных снах и о не менее «удивительном» спектакле. И уже не мог различить, где был сон, а где – явь.

Эх, беда с этими снами. Каждый, наверно, сталкивался, насколько мимолётны и ускользающими бывают сны. Проснёшься, бывало, и очень даже хорошо помнишь, что там снилось. Но стоит лишь на секунду отвлечься, подумать о чём-то другом, и сон навсегда сбежал от тебя. Пытаешься вспомнить, и ничегошеньки не получается. В другой раз и отвлекаться не надо. Думаешь только об этом сне, стараешься его хорошенько запомнить, а он всё равно начинает удаляться, пятится, воровски оглядываясь, отступает куда-то в темноту. И вот хватаешь сон этот всей пятернёй, цепляешься за него обеими руками и всем, что ни есть у тебя, а он всё-таки выскальзывает. Бежишь за ним, гонишься из последних сил, стараешься удержать его в памяти, а он ещё быстрей отдаляется, меркнет, расплывается, пока совершенно не исчезает.

Здесь же, в тустороннем мире, сон крепко врезается в память. И, спустя какое-то время, уже кажется, что это происходило на самом деле. Сновидение иной раз тесно вплетается в хронологию происходящих событий, и, видимо, нужен какой-то навык, чтобы отличать мнимое от настоящего.

Вот и я запутался – и от этих видений, и от смысла происходящего, – ходил бестолково по сцене и всё ждал, что кто-нибудь придёт и объяснит мне, что к чему, ну… или вылечит. В крайнем случае, я надеялся, что хоть гроб привезут. Ведь должны его на эту сцену доставить, а не в какой-то другой театр. Тогда бы я, наверное, успокоился. Тогда можно было бы с чистой совестью ставить крест на прошедшей жизни.