Иван Тимофеевич, не говоря ни слова, подошел к гостю из прошлого и обнял его. Затем, усадив дядю Колю в глубокое кожаное кресло напротив себя, Иван Тимофеевич растерялся, не понимая, как начать разговор, не обидев штампами и банальностью.

После продолжительной паузы и взаимного волнения гость первым заговорил, наполнив зал низким старческим голосом. Его голос дрожал от волнения, а глаза источали трогательный свет от навернувшихся внезапно слез:

– Ну здравствуй, Ваня. Вот и свиделись.

Какая-то неведомая сила бросила Ивана Тимофеевича к этому незнакомому родному человеку, и дядя Коля заключил его в свои объятия, как будто между ними не было десятилетий разлуки.

– Дядя Коля, дядя Коля, да как же так! Мы и не знали, что вы живы… – дрожащим голосом по-детски причитал главный конструктор.

– Да что там я, Ванечка! О тебе пришел послушать. Нашел-таки сынка моего друга лучшего! Дай-ка я тебя рассмотрю… Молодой еще, хоть и лысый, но выправку не спрячешь. Вылитый отец! Одно лицо! Прости, что проездом, прости, что вот так с пустыми руками. Перед тобой, к сожалению, уже жалкие усохшие лохмотья бравого летчика – Героя Советского Союза! Ничто, сынок, не проходит даром. Жизнь – это сосуд, который опустошается с годами. Батька твой молодым ушел и молодым остался для нас навсегда. А я, сынок, жаль, что не погиб с ним. Здоровье все свое отдал Родине, и сегодня Родина сделала меня нищим. Посмотри сам эти письма… бессовестные люди эти чиновники – отказали мне сделать операцию на сердце. Мол, квоты на меня нет.

Дядя Коля достал из старой замусоленной летной сумки бумаги и стал их аккуратно выкладывать на стол, жалобно вздыхая и приговаривая:

– Отказ, смотри, сынок, вот еще отказ. Не нужно Родине больное сердце летчика. Если со мной, с Героем, так поступают, то как живут остальные старики? Думать об этом страшно. Веришь! Хочется быстрее к отцу. Скучаю всю жизнь по нему. Когда он погиб – кусок моего существования вырвали из души. Все стало терять смыслы. Годы шли, а так и ничего не приросло на его место в моей душе. Так с раненым сердцем и доживаю свои деньки. Это дружба, сынок. Любовь к женщине – это страсть, наполненная инстинктом, а мужская дружба – это от Бога. Она и есть, сынок, самая, самая жертвенная любовь. Я так по-стариковски жизнь чувствую.

Иван Тимофеевич сквозь пелену слез видел эти измятые письма, эти страшные письма, истерзанные равнодушием и жестокостью чиновников. Немыслимо представить, сколько раз дядя Коля унизительно доставал эти письма, бродя по бездушным инстанциям в поисках справедливости. От этих мыслей сердце у Ивана Тимофеевича заныло. Он незаметно для гостя положил валидол под язык и с трудом произнес:

– Дядя Коля, не переживайте. Я оформлю ходатайство в Минобороны. Я добьюсь. Я же, считай, в ранге генерала состою.

– Не хочу, Ванечка! Ничего я от них больше не хочу. Я приехал просто попрощаться. Скоро встречусь с твоим отцом, моим лучшим другом, расскажу, что тебя видел. Вот он порадуется-то за сына любимого – генерала…

Неожиданно дяде Коле стало плохо. Он побелел и стал неожиданно скатываться с кресла на пол.

– Лекарство в левом кармане. Достань, сынок… – страшно прохрипел Герой.

От неожиданности Иван Тимофеевич оцепенел и в первые секунды не мог сообразить, что ему делать. Друг отца умирал на его глазах. Все закружилось в голове.

Он не помнил, как вызвал ассистента, не помнил, как Таисия вбежала со стаканом воды и дала спасительную таблетку.

– Нужно вызывать скорую, – настойчиво, как врач, скомандовала Таисия, держа дядю Колю за руку. – Пульс зашкаливает. Может быть, инфаркт.